Жемчужница

Anice and Jennifer

– Да почему?! – растерянно воскликнул он, сильнее сжав поводья просто от невозможности переломать что-нибудь.

Лави длинно вздохнул и вновь обернулся в сторону кареты, словно опасаясь, что Алана могла подслушать их.

– Да потому что Мариан считает, что именно из-за Дориана началась война.

И вот тут только Тики начал кое-что понимать. И это понимание разозлило его только больше. Его прадед воевал за свою жену! Он любил ее и не хотел никому отдавать!

– Но ведь Дориан воевал за Элайзу, – заметил мужчина вслух, всеми силами стараясь сдержать клокочущую в нем злость. – То есть на стороне морского народа.

Однако

оставаться спокойным с каждой секундой становилось все сложнее – вокруг него уже начал спиралью закручиваться вихрь. Да это же просто несправедливо!

Лави покосился на него с некоторой опаской, тут же растеряв всю свою древность, и зябко передернул плечами, как будто выражая так молчаливую просьбу все прекратить.

– Из-за того, что он показал всем на свете, что русалки, всегда бывшие хранителями мира и океана, могут принести богатство, – заметил он негромко и сердито поджал губы, явно вспомнив про собственных родителей. – Люди, знаешь ли, на удивление жадные существа.

Тики медленно кивнул.

– Знаю…

Они снова помолчали, прежде чем тритон заговорил снова, и в этот раз его слова были не такими хлесткими и неприятными.

– Сначала Мариан помогал Дориану, – сообщил он повесившему было голову в хмурой задумчивости Микку. – Это было ещё до того, как семью у него убили. А потом… – тут парень потрепал сам себя по волосам, сбивая перехватывающую их косынку в сторону, – потом он озлобился на него по этой причине и ушёл в долгий горестный запой, забив на всё, – закончил он скомканно. – Так что лучше будет давить на рациональную сторону, как ты хотел изначально. Зубатка и правда не будет буянить, оставшись с тобой. А вот Линку, – здесь Лави как-то злорадно ухмыльнулся, – она вполне может и наподдать.

Тики чуть улыбнулся в ответ, молча кивая.

Кажется, другу этот тип тоже никогда не нравился.

========== Третий прилив ==========

Мана в нетерпении поёрзал на сидении и поправил повязку, стараясь не тревожить руку, которая отзывалась всплеском боли на каждое неосторожное движение. До Столицы оставалось совсем немного, они были почти дома – со стороны города уже доносился шум торгового квартала, разговоры направляющихся к воротам людей, даже редкие трели флейт ласкали слух, и мужчина просто не мог сдержать улыбки, радуясь, что это долгое путешествие наконец подходит к концу.

Он взглянул на не менее (а то и более) воодушевлённую Алану, выглядывающую из окна и всматривающуюся в даль, и потрепал по макушке норовившего вывалиться из кареты Изу, призывая его устроиться всё-таки на сидении. Мальчик, прикусив губу и кинув обиженный взгляд на хохотнувшую русалку, всё же уселся рядом с Маной, показательно скрестив руки на груди, но тут же, словно опомнившись, смущённо забился в угол, заставив Уолкера испустить жалостливый вздох. Сколько бы они уже не были вместе, а ребёнок всё равно вел себя так, словно его в любую минуту могли оставить на обочине.

Тики, конечно, сказал, кем Изу оказался, и поэтому причины такого поведения были вполне понятны, но Мане всё равно было немного обидно, пусть он и пытался не показывать этого мальчику.

Алана шумно потянула воздух носом, блаженно прикрыв глаза, и восхищённо рассмеялась, что-то шепча на русалочьем, явно общаясь с океаном и не зная, куда деться от эмоций.

Мана и сам не знал, куда от них деться. И дело было даже не в том, что они наконец

через несколько минут будут дома, а в том, что последние дни Неа совершенно распоясался. Мужчина абсолютно не представлял, что брат будет делать в присутствии отца, и как все это будет выглядеть, и самого отца он боялся до страсти, поэтому хотел молчать, хотя тот никогда не злился на сыновей и всегда только выражал искреннее волнение.

Адам вообще был замечательным отцом, просто в некоторых вещах… немного чересчур перестраховщиком, и с него сталось бы отмочить что-нибудь по меньшей мере странное, узнай он, что Неа стремится затащить Ману в постель и каждую ночь…

…о, что же он делает с ним каждую ночь! Что они друг с другом делают каждую ночь!

Мана невольно облизнулся, как будто еще мог ощутить вкус семени близнеца на губах, и мучительно покраснел, одновременно желая и предаться мечтам о том, что сегодня брат вполне может нагрянуть в его комнату с ночным визитом, и попросту провалиться сквозь дно кареты.

Неа был очень нежен все эти дни. Позволял елозить по себе сколько влезет, целовал его в шею и даже почти не кусался.

И – о духи! – он сосал его член так, словно это был какой-то невероятно вкусный леденец.

От такой ассоциации Мана снова невольно залился краской, и на этот раз данный факт приметила даже недоуменно вздернувшая бровь Алана, отвлекшаяся от видов на секунду, чтобы сказать Изу что-то на русалочьем.

Мальчик живо ответил ей, и мужчина поспешно отвернулся к окну, не желая лишний раз светить пылающим лицом.

Конечно, все это авансом. Из-за больной руки. С Неа же станется потом тоже что-нибудь странное отмочить – он же бы этим полностью в отца: оба безбашенные и порывистые. Мана прикрыл глаза, покачав головой и заставляя себя переключиться на мысли о чём-нибудь другом, а не о том, как брат мог бы заставить делать что-то невероятно пошлое и развратное.

Мужчина посмотрел на Алану, переговарившуюся с Изу на русалочьем, и подумал, что расставаться с ней не хочет. Ужасно не хочет, потому что именно из-за неё все вышло так, как вышло: именно из-за неё Неа так горячо целовал его, из-за неё Тики ходит счастливым и чуть ли не светится, из-за неё в Мане столько приглушённой уверенности в самом себе. Девушка, сама того явно не замечая, стала частью их семьи, помогла всем им, озарила своей улыбкой, своим светом. И что бы там она не говорила про свою душу, мужчина был уверен – она была светлой. Невероятно светлой – потому что невозможно было, чтобы у такой великолепной девушки была чёрная душа.

Вдруг карету на мгновение затопила тьма, заставив Уолкер предвкушающе закусить губу и глубоко вздохнуть, и, как только свет вновь озарил лица восторженно засмеявшихся Изу и Аланы, он торжественно произнёс:

– Добро пожаловать в Столицу.

Девушка засмеялась, закрыв руками рот, и Мана заметил, как в уголках ее зажмуренных глаз заблестели жемчужинки слезинок. И как же хорошо и приятно было осознавать то, что впервые за наверняка очень долгое время это были слезы счастья.

Потому что самому мужчине ужасно хотелось сказать ей не «добро пожаловать в столицу», а «добро пожаловать домой». Потому что вот именно сейчас ему не казалось, что она может назвать своим домом дворец отца или бухту, в которой провела столько десятилетий. Потому что ее там не ждали и не хотели. А ведь твой дом – там, где твоя семья.