Жемчужница
Шрифт:
Сердце заполошно билось в груди, норовя пробить рёбра, и внутри всё кипелокипелокипело. От осознания. От обиды. От злости. От ненависти. На себя. Себясебясебя.
Алана рухнула на постель животом, утыкаясь носом в подушку — такую до ужаса мягкую (до ужаса привычную в своей мягкости) и зажмурилась, стараясь не думать о том, как будет жить дальше. Потому что… покинуть каюту оказалось для нее слишком сложно. Слишком страшно.
Она оказалась не готова принять горькую правду, и теперь ее горечь искала выхода. Горечь и злость — они рвали ее на
На дорогого человека.
Девушка до крови прикусила губу, ощущая, как раны горят и щиплют, и заставила себя не вслушиваться в шепот чужих шагов, потому что сейчас не могла быть удостоена ничего более, чем укора за свое неосмотрительное поведение.
А ей было так плевать на раны… Они ведь отвлекали ее своим горением, своей болью от еще более ужасных мыслей, так что их существование… это было хорошо даже.
Уж точно лучше, чем если бы шрамы сразу зарубцевались и стали просто немым напоминанием ей о ее глупости и уродстве.
Дверь едва слышно скрипнула, и шаги просочились в каюту, остановившись у порога, да там и замерев. Замок щелкнул, а Алана только крепче вжалась лицом в подушку, будучи просто не в состоянии смотреть сейчас на вошедшего. Она знала, что это Тики, конечно. Из всего экипажа только он мог ходить так тихо — словно скользил в каком-то миллиметре от пола, подхваченным течениями ветра и не расстающийся ни на миг со своей стихией.
Мужчина замер на пороге, так и простояв с минуту подобно статуе — словно и не дышал совсем, а только смотрел на нее. На ее уродство, на ее беспомощность, на ее болезненную наготу.
Ну почему она тогда его не послушалась?! Почемупочемупочему?! Ведь сейчас все могло бы быть нормально, не отойди она тогда к этой проклятой лавке с картинами! Сейчас можно было бы и дальше резвиться в море, опережая корабль и болтая с дельфинами, и Тики восхищался бы ею и смотрел как раньше.
Без этой вины, скоблящей сердце Аланы как острые когти.
Шаги прошуршали к кровати, легкие словно ветер, и Микк, протянув руку, едва ощутимо погладил девушку по мокрым, тяжелым от соли волосам.
— Прости меня… — выдохнул мужчина почти неслышно, и Алана стиснула зубы, потому что его не за что было прощать. Потому что это она только что ему нахамила. Потому что это ей тогда стоило быть осмотрительнее и слушать лучше.
Потому что этот несносный пират снова брал вину за ее глупости на себя, а она этого не хотела.
Не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым в том, в чем его вины точно не было.
— За что? — выдохнула Алана, чувствуя, как грудную клетку распирает от чувств, которые она запирала в себе и прятала, которые сейчас искали выход, а этого выхода не было. — За что я должна тебя простить? — со смешком повернулась она к нему, с благодарностью ощущая, как раны жжёт и стягивает при любом движении.
Тики смотрел на неё, но в его глазах не было того заставляющего замирать сердце восхищения — там была лишь грусть и эта раздражающая вина, из-за чего хотелось,
Четыре века назад Орлза тоже выцарапала глаза одному из охотников. Выцарапала — и потом умоляюще взглянула на Алану, тогда ещё совсем мелкую, словно прося о помощи. Словно верила, что она — связанная и кинутая в ящик, оставленная на «десерт» — была способна ей помочь.
Интересно, сестра возненавидела её, когда Алана смотрела на её смерть, не отрывая взгляда? Когда не смогла помочь?
Глупая мелкая русалочка, вечно лезущая в неприятности — вот кто ты, а не благородная царевна.
Тики тяжело вздохнул, поджимая губы, и Алана заметила, каким осторожным и неловким он был.
— За то, что больше ты не сможешь плавать. Это я виноват.
Девушка ощутила, как злость поднимается в ней в ответ на эти слова сносящей все на своем пути полной — и вскочила, ощущая, как тело прошивает новой болью.
— Заткнись! Заткнись! — воскликнула она почти что в отчаянии — потому что просто не могла это слышать; смотреть на это. — Терпеть тебя не могу! — и бросилась мужчине на шею, не в силах совладать с собственными желаниями и порывами.
Раны на спине и ногах болели — как будто кто-то повторно отрезал ей плавники, а Тики судорожно выдохнул ей в волосы, словно сам был готов заплакать, и Алана зарылась носом в его рубашку, чувствуя, как ее тело обдает прохладой ласкового ветерка, словно всего окружающего Микка неплотным коконом, и постаралась хоть как-нибудь успокоиться.
— Я думала, смогу плавать, — наконец выдохнула она глухо, крепко прижавшись к нему и совершенно плюнув на свою наготу — на голую грудь и ничем неприкрытые ноги.
Пусть прикасается. Ей так хотелось, чтобы он прикасался. Она не хотела выходить замуж и подпускать к себе какого-то там Линка, как бы силен он ни был и сколько бы надежд он ни подавал.
— Алана, я… я не… — мужчина стиснул ее в объятиях, ласково скользя пальцами по влажной коже около противно саднящего шрама на спине, но девушка его перебила.
— Я думала, смогу плавать хотя бы как змея, Тики… Но я не могу никак больше. Я больше не могу зваться жрицей, — она едва слышно всхлипнула в попытке сдержать рыдание, но ничего не вышло. — Я даже русалкой не могу больше зваться, мне ведь… не выжить в море нигде, кроме как в ледяных крепостях, а я… я не хочу туда…
Я хочу остаться здесь, с тобой. Не хочу на сушу. Боюсь даже выходить туда. Но хочу быть рядом с тобой.
Алана сжалась в попытке раствориться, исчезнуть, пропасть, но сильные руки, крепко держащие её в объятиях, были подобны якорям, заставлявшим оставаться на месте. Заставлявшим жалеть о прошлом и оплакивать уже затонувшее в пучине будущее.
Русалка, не способная плавать.
Интересно, что отец сделает сначала: отругает её или же пожалеет? Наверное, взбесится, раскричится, пообещает перебить всех человечишек, а потом устало упадёт рядом и обнимет изо всех сил, до хруста в костях.