Жемчужница

Anice and Jennifer

Тики поднялся с кровати и направился к шкафу — Алана видела там свертки и упаковки все это время, но сама… не желала к ним приближаться. Это было напоминанием о ее глупости и наивности, и ей не хотелось все это распаковывать, поэтому…

Но в случае с Тики она готова была терпеть. Даже больше — она готова была мерить все это снова. Тогда ей нравилось это, похожесть на Элайзу в том красивом ханбоке ее пленила, но этот цвет… теперь синий всегда будет напоминать об отрезанных плавниках.

Из шкафа, однако, мужчина достал только мешочек, в который им сложила ленты ювелирша. Ленты,

как помнила Алана, были в основном ярко-красные или золотистые — почему так, она не знала, но сейчас ни за что не станет возражать.

Пусть красные как кровь. Пусть золотые как солнце.

Но Тики достал из мешочка… синие ленты.

Синие как небо.

Синий был любимым цветом Аланы. Синий напоминал об Элайзе. И — об отрезанных плавниках.

И теперь — еще, как видно, о том, что она готова стерпеть синие ленты в своих волосах только ради того, чтобы Микк касался ее.

Мужчина сел прямо за ней, аккуратно проведя по коленям и ненавязчиво заставляя опустить их на постель (Алана вся затрепетала, умоляя себя не вздрогнуть так крупно, не выгнуться вслед за этим движением, как бы ей хотелось), и вытащил из мешочка, который положил рядом на тумбочку, гребень, а после — осторожно, словно боясь причинить боль, пропустил её волосы сквозь пальцы.

Девушка закусила губу, жалея, что не может посмотреть на лицо Тики, не может разглядеть какие-нибудь эмоции в его глазах, не может наблюдать за его улыбкой, за мельчайшими изменениями в необычайно выразительной (и ужасно притягательной) мимике.

Алана вздохнула, когда мужчина медленно принялся расчёсывать ей волосы гребнем, иногда касаясь ладонями её шеи — и каждый раз пуская по спине стадо мурашек.

Это она реагирует так из-за того, что не была с кем-то четыре века? Что никто не прикасался к ней так долго? Или потому, что это был именно Тики?

Девушка сжала в пальцах простыню, чувствуя, как все в ней загорелось от одной мысли об этом, и улыбнулась подрагивающими губами, глядя в стену перед собой.

Она чувствовала себя свободно и спокойно рядом с этим мужчиной, но в то же время — ужасно стеснялась своей открытости перед ним.

И на самом деле… возможно, она просто боялась себе в этом признаться, но… ей не хотелось надевать ханбок хотя бы и потому, что тогда Тики не будет касаться ее обнаженной кожи. А она… боялась — и хотела прикасаться к нему, быть перед ним такой. Обнаженной.

Мужчина расчесывал ее волосы бережно, осторожно, стараясь не сильно тянуть и как будто даже боясь повредить что-то. И эта заботливость в нем, эта ласка — она пленяла, завораживала, притягивала.

Алана подумала о том, что если… если бы Тики даже повел себя как Шан (похабная дрянь, ну как теперь позабыть об этом) — погладил ее по бедрам, коснулся груди и… и… В общем, она не стала бы возражать.

Это было стыдно и ужасно, и девушка боялась даже предположить, что Микк о ней подумает, если узнает когда-нибудь о ее желаниях, но ей этого хотелось.

Она не знала, как это — заниматься любовью. И ни одна русалка не знала об этом до своего замужества последние лет триста, пожалуй, но это томление внизу живота, это желание — должно быть, оно было знакомо не только

Алане, просто на чистом инстинкте хотевшей того, чтобы к ней прикасались — прикасался один определенный человек.

Косы у Тики выходили замечательные — не тугие и не слабые, толстые и объемные, они буквально выскальзывали из его рук, такие мудреные и красивые, что Алана не сдержала восторженного возгласа, когда первая легла ей на грудь, переплетенная синей лентой, расшитой целой россыпью красивых камней и бусин.

Она неловко хохотнула, осторожно прикасаясь в собственным волосам, просто не веря, что такое вообще можно с ними сотворить, и думая, каким же волшебником оказался Микк, раз ему удалось заплести такое чудо.

Пальцы у мужчины были ласковые, нежные, они касались её почти невесомо, оставляя после себя словно бы флёр трепета, и ей хотелось, манта всех на дно унеси, хотелось, чтобы он прикасался так к её коже, к ней самой. От этих мыслей девушка краснела тут же и благодарила провидение, что Тики не видит ее залитое краской лицо.

Когда и вторая коса аккуратно улеглась ей на грудь, мужчина предложил посмотреть в зеркало на его труды и, аккуратно положив ладони ей на плечи, мягко повернул к стене, где-то самое зеркало и находилось. Точнее, там находился странного вида столик с резной стеной, к которому оно и было прикреплено.

Алана не находила важным глядеть в него, потому что за собой особо и не следила, а вот Люсиль, известная на весь океан своей красотой, обожала красоваться перед различными стекляшками и отражающими предметами. А когда однажды Ювния притащила домой огромное целое зеркало с одного из потопленных кораблей, она сутками от него не отходила.

А Алана не считала себя красавицей, чтобы любоваться своим отражением. Да, она была симпатичной, миловидной, но не красавицей, как её сёстры — рыжие и пышущие жизнью.

Линк однажды сравнил её с ледником. Вероятно, это должно было быть комплиментом, но для девушки, выросшей среди кораллов и ярких красок, такое сравнение было чем-то унизительным.

А теперь, когда она ещё и лишилась плавников, единственной своей гордости и радости, смотреть на себя вообще не хотелось.

Но косы — серебряные косы с синими лентами — и Тики, мягко приобнимающий за плечи, не дали отвести взгляда от зеркального стекла, и Алана… такой — обнаженной и с заплетенными в прическу волосами — она показалась себе не просто симпатичной, а даже… даже красивой. Немножко похожей на куклу — из тех, что показывала ей Элайза во дворце когда-то давно, красивых и холодных, но все же.

Микк сидел за ее спиной и тоже отражался к зеркале — высокий, сильный и смуглый от загара. Он был одет, естественно, и, склонив голову чуть набок, рассматривал девушку с каким-то задумчивым прищуром. И еще — он мягко поглаживал подушечками пальцев впадинки около ее ключиц, и этот контраст — загорелые загрубевшие руки на белой коже — завораживал.

Алана окинула свое отражение — наверняка совершенно бесстыдное отражение с точки зрения имперцев, надо сказать — новым взглядом (болезненно тонкие руки, шрамы на бедрах, впалый живот, заметные половые губы и торчащие соски) и криво улыбнулась.