Жемчужный узел

Прокопьева Дарья

«От кого?» — чуть не спросила она, но вовремя прикусила язык.

А вот мачеха смолчать не смогла:

— Ты давай, договаривай! Скажи, что удумал!

Отец бросил на неё раздражённый взгляд. Мачеха сжала губы ещё сильней, хотя мгновение назад Лизавете казалось, что это невозможно.

— Я хочу тебя спрятать. Мы уедем с тобой вдвоём куда-нибудь в пригород, на постоялый двор — подальше от дома и от любых рек и озёр. На земле у него нет власти, я уверен, и если не касаться воды…

— То есть не умываться и не пить, — веско вставила мачеха.

— И если не касаться воды, — с нажимом продолжил отец, — он нас не найдёт.

Лизавета посмотрела на него

с ужасом. И нет, её пугала не мысль о встрече с мифическим водяным — её пугало, что отец искренне верил в то, о чём говорил.

— А сколько нам так… прятаться? — осторожно спросила она.

— Неделю-две, — голос отца зазвучал весомей, будто вопрос Лизаветы вселил в него силы. — Мы договаривались, что я отдам ему тебя через семь дней. Четыре уже прошли, но у нас ещё есть время в запасе: собраться, всё подготовить, найти подходящее место… Не думаю, что до седьмого дня он будет что-то предпринимать. Потом попытается, уж не знаю, заманить тебя как-нибудь, обмануть ли, околдовать. Вот в это время как раз главное от воды подальше держаться, чтобы он до тебя или меня добраться не смог!

Похоже, отец обдумывал это всю дорогу домой. Как всегда, он всё решил сам, а Лизавету спрашивал так, для приличия. Даже желай она возразить, язык бы не повернулся: Лизавета мигом представила, каким ошарашенным, расстроенным тут же станет лицо отца, и сердце её с нежностью сжалось. И всё же она попыталась хоть немного, но переменить его волю:

— Но зачем для этого уезжать? — Лизавета правда не понимала. — Рек и морей у нас поблизости нет, пить квас вместо воды где угодно можно…

— Ты что же, дурёха, ему поверила?! — мачеха перебила её, всплеснув руками. — Вот же ж: куда отец, туда и дочь! А со стороны всегда казалась благоразумной!

Лизавета растерянно посмотрела на мачеху: надо же, а со стороны и не скажешь, что той нравилась падчерица. Даже жаль, что нельзя увести её в сторонку и объяснить тихонечко, мол, нет, не поверила, но и сказать об этом не в силах.

— Цыц! — вместо Лизаветы на мачеху цыкнул отец. — Говори, что хочешь, а Лизаветку дурой не называй. Она, может, посмышлёнее некоторых будет. Отца, вон, слушать умеет, вопросы верные задаёт…

Мачеха скривилась, как скисшее яблоко, отвернулась.

— Почему, говоришь, дома остаться не можем? — отец обратил взор на Лизавету. — Да думается мне, что дома нас первым делом искать и станут. А там одна неосторожно пролитая капля — и одному Отцу известно, что с нами будет. Нет уж, лучше укрыться в таком месте, о каком даже самые близкие знать не будут. Пересидим тихонечко, а там и образуется всё, глядишь. Не кажется мне, что водяной этот так уж будет нас с тобою преследовать — не настойчивый он, не серьёзный. Так, блажь пройдёт, и отстанет!

— Интересно, — протянула медленно мачеха, по-прежнему глядя куда-то в окно, — когда ж ты успел его так хорошо узнать?

— А мы, купцы, всегда в людях хорошо разбирались, — в тон ей, с чрезмерной спокойностью отвечал отец.

Лизавета невольно втянула голову в плечи. По её опыту, такие вкрадчивые разговоры были куда опаснее раздражённо брошенных слов — в нарочито елейных голосах родителей она слышала шум надвигающейся бури.

— Говори что хочешь, но всё это звучит, как деревенские байки. Водяные, похищенные девицы — я, право, будто детскую сказку слушаю. Хорошую сказку, не спорю, но всё ж таки глупую. И я от своего не отступлюсь: ты на деревенские байки клюнул, ты с ними и разбирайся! А девочку в это не втягивай, — мачеха покачала головой и добавила уже тише, всё равно что себе под нос, — Говорила я, не катайся сам по

деревням, найми какого-нибудь мальчишку. Как будто мы себе это позволить не можем!..

— Да не в деньгах же дело! — отец почти вскричал.

Эти разногласия были Лизавете знакомы.

Мачеха, для которой чужое мнение было невероятно важно, частенько заводила с отцом разговор о том, что пора расширяться: обзавестись лавкой побольше, нанять сидельца, приказчиков. А он об этом и знать не хотел — верил, будто, как он, никто торговать не сможет, и продолжал лично разъезжать по деревням и весям. Правда, их со временем стало столько, что приказчика всё же пришлось нанять, но часть сёл отец всё же оставил за собой. Сам он объяснял это тем, что к деревенским особый подход нужен, но Лизавета подозревала: отец просто своё дело дюже любил и не мог представить, как можно сидеть на месте и разве что монеты подсчитывать.

— Что с тобой не так, женщина? Я говорю: дочь наша в опасности. А ты только и лепечешь: «Что подумают люди! Что подумают люди!» Какая разница, что они подумают, если Лизаветку невесть куда заберут на три года!

— Не заберут, потому что это бред умалишённого! Я тебе об этом вчера сказала и сегодня скажу, раз с первого раза не доходит!

— Это до тебя с первого раза не доходит. А до Лизаветы дошло: вон, сидит притихшая. Уж она-то поняла, что о серьёзных вещах речь-то идёт!

И тут взоры раздражённых родителей обратились прямо к ней. Отец смотрел с мрачной уверенностью, мачеха — с терпеливым ожиданием: мол, давай, скажи батьке правду. Лизавета думала только о том, как бы провалиться сквозь землю.

— Ну? — кивнула мачеха.

Отец просто молчал, и от этого молчания становилось лишь хуже. Лизавета чувствовала себя совершенно беспомощной. Да, она была полностью на стороне мачехи, но сказать об этом?!..

У Лизаветы язык не поворачивался разочаровать отца. Ведь это он, а не мачеха, по-настоящему заботился о ней все семнадцать лет, от рождения. Это отец, возвращаясь из долгих поездок, сразу же бежал к ней в спаленку, чтобы рассказать подслушанную у деревенских сказку. Это отец, когда она подросла, привозил со всего света гостинцы: необычные поделки, свистульки, игрушки и сладости. Это отец всегда, даже в минуты усталости после дороги, первым делом спрашивал о её делах — и не дежурно, как мачеха, а с живым интересом.

Отец всегда служил для неё примером, был главным, кто беспокоился о её благополучии. Лизавета не могла выступить против него.

— Я думаю, батенька прав.

Удивлённое выражение на лице мачехи быстро сменилось пониманием, а следом разочарованием. Не выдержав её взгляд, Лизавета потупилась, принялась с преувеличенным вниманием рассматривать собственные колени, теребить ткань белоснежной юбки.

— Вот оно как, — услышала она голос мачехи, но так к ней и не повернулась. — Ну-ну. Езжай со своим отцом в тьмутаракань, поживи там в грязи, подожди своего водяного. Посмотрю я на вас, когда вернётесь.

Стул со скрипом проехался по полу. Мачеха решительно встала, окинула их презрительным взглядом и, величаво вздёрнув подбородок, медленно вышла из комнаты. Даже дверью не хлопнула — всё с пугающим, ледяным достоинством.

— Эх, — выдохнул отец, для которого споры с мачехой всегда были непростым делом. — Ничего, за неделюку-две отойдёт.

«Надеюсь», — не произнёс он, но Лизавета всё же услышала это слово в затянувшейся паузе, увидела в затравленном взгляде, который отец бросил на дверь. Лизавета и сама с тоской покосилась в ту сторону, куда ушла мачеха. Про себя она гадала, верное ли решение приняла.