Жена Гоголя и другие истории
Шрифт:
— Может, хватит зубоскалить, а?
— Ладно, ладно, будь по-вашему: большее в меньшем. Теперь вы довольны? Итак, каждый из нас замкнут в клочке неба.
— Но это еще не все...
— Как, вам и этого мало?
— Прекратите, я вам говорю, и постарайтесь сосредоточиться.
— Знаете, профессор, мы уже дошли до такого состояния, что готовы согласиться с чем угодно: и с тем, что вселенная бесконечна, и с тем, что она конечна, и с любой другой ахинеей в этом роде.
— Я тоже. Но когда все эти страсти поулягутся, вы поймете: я не виноват в том, что они действительно
— Что-что они?.. Но ведь это немыслимо! Как им удается? Давайте послушаем, авось что-нибудь и поймем, если верить вашему утверждению о том, что последующее проясняет предшествующее.
— Вот и славно. А теперь — чуточку веры!
— В кого?
— Прежде всего в самих себя. Итак, постарайтесь как следует сосредоточиться, потому что сейчас вы услышите нечто действительно архисложное и совершенно непостижимое. Все, о чем мы говорили раньше, — цветочки по сравнению с этим. Только что мы забавлялись менее невероятным и более невероятным. Именно с последним нам и предстоит столкнуться лицом к лицу. Так вот, они...
— Смелее, нас уже ничем не удивишь.
— Зато я еще способен удивляться решительно всему.
— Ну а поскольку мы все равно предаемся невероятным фантазиям, то самая невероятная из них будет одновременно и самой занятной.
— Если бы я еще знал, как это выразить! Да одного этого было бы вполне достаточно! Ну а пока можно констатировать только обратное. Так что двигаться придется на ощупь. Могу лишь повторить то, о чем вы уже составили себе наиболее общее представление: их большее, то есть большее в их понимании, на самом деле содержится и развивается в собственном меньшем, точнее, в стольких меньших, сколько их самих. Это ясно?
— Какое там ясно! Это лишено всякого смысла. В самой фразе и то ничего не поймешь, что же тогда говорить о содержании!
— Согласен, однако это так. Я говорю «так», потому что не осмеливаюсь сказать «так, и только так». Как бы то ни было, здесь мы стоим перед лицом факта.
— Факта?
— Да, факта. Разумеется, в той мере, в какой вообще приемлемы любые факты.
— Нельзя ли чуточку поясней: в чем именно заключается смысл этого вашего факта? Ведь из того, что вы до сих пор рассказывали, ничего фактического не вытекает.
— О Боже, ну как вам еще объяснить? Большее в их понимании реализуется или, скажем, способно конкретизироваться в меньшем, оставаясь при этом все же большим. А может, и не оставаясь — откуда мне знать! Иначе говоря, их бытие как бы размельчено или же... воспроизводится... во множестве малых бытий.
— В таком случае это уже не от большего к меньшему, тут уместнее говорить о множестве меньших, которые образуют некое большее.
— Не думаю, хотя, возможно, здесь-то и зарыта собака. Я специально сказал «как бы» размельчено, чтобы вам было яснее.
— Мы все равно ничего не поняли. Выходит, это, назовем его «разделение бытия», происходит в каждом из них?
— Да не-ет! (А впрочем... но об этом лучше не надо.) Наоборот, каждый из них представляет собой одну бытиинку, одно малое бытие, и ничем другим не является, хотя
— Как, вы же сами только что сказали, что они вмещают, сопричастны и так далее?
— А это как посмотреть: с одной стороны, каждый из них — частица бытия, с другой — возможно, все бытие. С одной стороны, они начинаются и кончаются, с другой — возможно, никогда не начинаются и никогда не кончаются.
— Загадка на загадке! Послушайте, профессор, мы складываем оружие.
— Ну что вы! (Мне только сейчас приходит в голову, что, наверное, можно было обойтись и без этой заумной прелюдии: достаточно напомнить им об их чувстве личности. Если, конечно, оно у них есть и достаточно сильно развито. Однако вся беда в том, что я заранее знаю, как они мне ответят.) Поверьте, ребята, я и впрямь не вижу в такой постановке вопроса ничего странного. Ведь если хорошенько приглядеться — разве это не наш с вами случай? Ведь и мы заключены внутри некоего меньшего, поскольку каждый из нас представляет собой обособленную личность, или индивидуальность, не так ли?
— У-ууу!
— Брр!
— Ну вот, к примеру, сейчас, вас здесь много или вы одни?
— И не много, и не одни, это вам хорошо известно. Неужели подобные вопросы доставляют вам какое-то особое удовольствие? Все гораздо проще: мы одни, мы единственны во множестве, или, пожалуй, единственнизированное множество.
— (Так я и предполагал. Быстро отходим на прежние позиции, иначе все еще больше усложнится.) Пусть будет так, тогда вернемся к предыдущему пункту. А еще лучше — оставим в покое вопрос об их сопричастности всему бытию. Тем более что в конечном счете он или преждевремен, или вообще здесь неуместен. Предлагаю ненадолго вернуться назад и попытаться взглянуть на все это несколько иначе...
— Ради всего святого, куда уж иначе, если и смотреть-то не на что! Скажите, какой все-таки смысл в том, что они ограничены в небе, бытии и еще где-то там? Не в том ли, что они изначально воспринимают самих себя ограниченными?
— (Можно было побиться об заклад, что они ничегошеньки не поняли после таких-то объяснений...) Нет и еще раз нет, вот в чем все дело!.. А хоть бы и да, правда... В конце концов, смысл не только в этом... (Как тут еще скажешь?)
— Знаете, профессор, если вам так уж не по себе, отложим остальное до следующего раза.
(Они правы: взялся объяснять, а на деле водит всех за нос, потому что у самого в голове полная неразбериха.)
— Кажется, наш профессор погрузился в гордое молчание?
— Уместнее всего вам погрузиться в молчание и слушать меня внимательно. Попытаюсь еще раз донести до вас (а заодно и до самого себя) смысл этой чудовищности. Я не могу сказать, что это — следствие или причина. Ясно одно: они ограничиваются тем, что воспринимают себя изначально ограниченными и являются ими или одновременно являются ими. (Ну вот, даже слов подходящих не найду и вынужден ходить вокруг да около.)