Жена на продажу, таверна на сдачу
Шрифт:
— Я и был этим мотыльком, — уже зло произнес эльф, крепко долбанув кулаком по колену.
— Но-но-но, не шевелиться! — строго окрикнула его я.
— Глупое безмозглое создание, — прошипел эльф, немного унявшись.
Кончики его ушей пылали, то ли от стыда, то ли от гнева, то ли от выпитого коньяка.
— Любовь с ней была горяча, — продолжил он. — Очень горяча! Он сжигала всякие сожаления о том, что я отверг эльфийских девушек. Она спалила сожаления о том, что я оставил родной дом ради того, чтоб жить с ней, как простой охотник в лесном доме. Мы
Он снова глотнул коньяка.
— Она писала, что полюбила другого. Не такого юного и красивого, как я. Моя юность стала ее тяготить; и она обманывала меня! Обманывала! Бегала на свидания к нему по ночам! Пока я охотился и заботился о ней! Как так можно? В груди ее что, камень? Неужто нельзя было поговорить, сказать последнее слово? Неужто я этого не заслужил?
— М-да, — пробормотала я. — Веская причина не любить людей… Ну, а вернуться обратно? У вас, эльфов, жизнь долгая.
— Память и боль так же долги, как жизнь, — ответил эльф. — Я опозорен. Я глупец! Как можно теперь явиться туда, к тем, от кого отворачивался?
— Жизнь все же длиннее боли, — осторожно ответила я. — И стыд, и гнев тоже забудутся.
Эльф метну на меня яростный взгляд.
— Вы слишком легко говорите об этом, люди, — прошипел он. — Как будто чести не существует в вашей жизни! Что ты знаешь о стыде, женщина?
— Многое, — резонно заметила я. — Меня муж на базаре выставил на продажу. Забыл? Было очень стыдно. Меня тащили по городу на веревке, как корову.
— И как ты смогла жить дальше? — спросил меня эльф. — Как твое сердце не разорвалось от такого унижения?
— Просто жить хотела, — пожала я плечами. — Ведь дороже жизни ничего нет. А вы в этой некрасивой истории о чем сожалеете на самом деле?
Эльф задумался.
Похоже, в пылу своей обиды он даже не задумывался об этом. Просто злился. Кто б говорил о горячей крови и темпераменте людей! Сам как пороховая бочка. Тронь — и взорвется.
— Я сожалею, — хрипло ответил он, — о предательстве. Это больнее всего. И о своей доверчивости. Это было глупо — так безоговорочно верить… человеку!
Он произнес это с горечью и со смехом.
Я же лишь пожала плечами.
— Доверчивость — это не ваша вина. Странно винить себя в том, что кто-то оказался плут и мошенник.
Одним быстрым движением эльф вдруг оказался на ногах, лицом к лицу со мной.
— Вот как? — сказал он, глядя мне в глаза.
Зрачки у него были светлые, как лед на горном озере. Красивые глаза, словно сложенные из голубых и зеленоватых прозрачных драгоценных камней.
— А если я тебя сейчас возьму, — очень тихо и очень зло произнес он, и я ощутила на своем теле его руки. Сильные, крепкие руки, полные жара, касающиеся страстно и порывисто. — Ты будешь винить меня или себя? Женщины переживают насилие горько, хотя не виноваты в нем! Ты ведь всего лишь служанка. Кто мне помешает, кто вступится за тебя?
Не знаю, почему я не испугалась.
Один
Даже если я закричу, внизу никто не услышит. Они там песни кричат. Музыка играет, гремят, подпрыгивая, столы и стулья, и луженые глотки вопят кто во что горазд.
А мы здесь, запертые в темноте и тишине, где горит лишь одна свеча.
И от эльфа оглушительно пахнет увядшими розами и сладким горячим медом…
Его губы были горячи и мягки, а плечи под моими ладонями тверды и сильны.
И этот поцелуй не походил на жестокую ласку, какой насильник терзает свою жертву.
Это было… как тень его ушедшей любви.
Еще раз прикоснуться к человеку.
Еще раз почувствовать биение быстрой человеческой жизни под своими руками.
Эльф целовал страстно и властно, словно забылся. Словно был хмельным; ах, да он и был…
Его руки ласкали мои косы, мою шею, плечи. И я в жизни не испытывала прикосновений ласковей и нежнее, тоньше шелка, глаже атласа…
И расставаться с этой лаской не хотелось, ох, как не хотелось!
— Не возьмете, — произнесла я, когда этот странный и горячий поцелуй прервался. Эльф дрожал, словно в ознобе, словно ему больно было. — В вас этого нет.
— Чего… нет? — шепнул он.
— Насилия. Или есть? Вы же не любите людей, — с чуть слышным смехом ответила я, выскальзывая из его рук. — А поступить хотите по людским законам? Так, как мой муж-негодяй, которого вы презираете всей душой? Или как любой, купивший женщину сластолюбец? Или эльфы тоже продают своих женщин?
Эльф смолчал. Лишь сверлил меня огненным взглядом.
Ох, не в тех горит огонь, как он уверяет! Не в тех!
— Не продают, — глухо ответил он.
— Но изнасиловать меня собрались точь-в-точь как человек? — уточнила я. — И ничто вас не смущает? Ничто не претит? Даже ваша эльфийская честь, гордость?
Понимала, что дразнила его, понимала, что хожу по краю, но ничего с собой не могла поделать!
Он смолчал на это язвительное замечание.
— Так вот, — продолжила я, борясь с искушением провести по исцелованным горящим губам рукой, чтоб стереть этот странный поцелуй, — у каждого человека — и эльфа, — свой свод правил, свои законы. Любой эльф точно так же, как и вы, сделает шаг в сторону, если так уж сильно захочет. Так что вы подумайте о том, что вы, в общем-то, ничего не нарушили. Просто полюбили. Просто не сложилось.
Эльф запылал румянцем по самые брови.
— Прости меня, — выдавил он через силу.
О, стыдно стало? За то, что полез лапать ту, что протянула руку помощи?
— Да ничего, — небрежно ответила я, отступая к двери. — Я же всего лишь человек. Служанка. А вы — эльф. Перворожденный. Какие мелочи! Стоит ли извиняться?
И я вышла из комнаты чуть более поспешно, чем было нужно.
***
Ох, и погуляли лесорубы!
Они слопали все мясо и выпили почти все пиво. И оставили в нашей копилке столько денег, что я, пересчитывая глубокой ночью медяки, уже твердо была уверена: я свободна.