Женщины
Шрифт:
брезгливости. И только, как ни грустно,
37
лишь после ее смерти понял я
значение такого целованья.
Не знаю, было ль в этом пониманье
чего-то большего иль просто так меня
она любила, но теперь я помню
ее не столько внешне, сколько – как
сегодня говорит любой чувак –
на генном уровне – настолько глубоко мне
запал в подкорку этот поцелуй.
И сколько
38
метафизических – как ни текло бы время –
я помню этот поцелуй… Ну что ж,
пора продолжить, хоть сказал я все ж
не так удачно, как, рукою темя
почесывая, собирался… Вот.
Итак, расцеловавшись после с дедом,
я шел на кухню, где меня обедом
кормила бабушка. Набив скорей живот
борщом вкуснейшим, курицей вареной,
я переодевался пред иконой
39
в окладе, рушником обвитой, что
в углу была подвешена просторной,
как мне казалось, спальной; через створный
проем оконных ставней, через штоф
с водой на подоконнике луч солнца
железных две кровати освещал
с перинами, каких уж не встречал
потом нигде, и никаких эмоций
не хватит, чтобы точно описать
как сладостно на тех перинах спать
40
мне было в детстве… На беленых стенах
висели фотографии времен
послевоенных в рамках за стеклом
иль без стекла людей, чью кровь я в венах
своих носил: дед с бабкой, тетка, мать
в красивом платье, с сумочкою модной,
немножко модница, но все-таки с природной
застенчивостью на лице; вот рать
в военных кителях: то мои дядьки,
брат дедушки в медалях весь… На шаткий
41
и легкий стул одежду я бросал,
вдыхая слабый запах нафталина
в прохладной комнате, и поскорее мимо
трюмо, где отражение искал
свое на миг, алоэ в деревянном
и крашеном горшке, что у окна
стояло коридора, мимо на
столе стоящих фруктов с постоянным
семейством мух над ними и вокруг
на маленькой веранде, об порог
42
нечаянно споткнувшись, выбегал я
на улицу, где жарко было, шел
на кухню к бабушке ей сообщить, что, мол,
иду гулять к Сергею; чуть стегая
коленку прутиком, я к брату через парк
шел быстрым шагом, чахлые деревья
не закрывали от меня деревни
по
остался деда, пляж песочный, море,
сидящие мальчишки на заборе
43
кинотеатра летнего, но я
назад уж не глядел, глядел налево,
где был пансионат: играла дева
в настольный теннис с дядькою; меня
игра манила, но сначала – к брату.
Я дальше шел, глядел на провода
возле дороги, ласточки всегда
на них сидели; курослеп и мяту,
траву и повилику ел баран,
с кривою палкой рядом мальчуган
44
сидел на камне, цыкая сквозь зубы
слюною, отрешенный словно скальд.
На пыльный по обочинам асфальт
я выходил через кусты и грубый
мат мужиков поддатых чуть меня
смущал. Но, перейдя дорогу, видел
я тетки двор, беседку, в коей, сидя
за столиком, обедала семья
курортников. Но к тете Вале позже
зайду я как-нибудь, сейчас к Сереже,
45
он жил в конце сей улицы. По ней
я шел по грунтовой дороге, чаще
к дворам теснясь, чтоб скрыться от палящих
косых послеполуденных лучей
под кронами акаций или вишен.
На небе тучек не было, один
во все концы разлит ультрамарин
был в небе; хорошо порою слышен
был фраз набор иль реплик во дворах.
Собаками облаянный, что страх
46
порою нагоняли, подлетая
к воротам и просовывая под
воротами оскаленный свой рот,
я, наконец, входил, где голубая
была калитка, в затененный двор,
где вдоль дорожки у оградок плинтус
шел из бетона, где ряд кипарисов
стоял в тени ореха; сквозь узор
его тяжелых листьев еще ярче
светилось небо и казалось жарче
47
вне тени этой сладостной. Пройдя
дверь в дом, я во времянку шел, нередко
там тетю Надю заставал. «Ах, детка,
приехал, мой ты сладкий…» Проведя
с ней несколько минут, я шел Серегу
будить, что в доме спал. Я заставал
его лежащим в комнате. «Вставай»,-
я говорил и стаскивал за ногу
его с кровати… Как-то, помню, раз
он приоткрыл свой чуть нахальный глаз
48
и засмеялся радостно, при этом