Женщины
Шрифт:
когда-то в раннем детстве и хотел
попробовать еще раз, но был стиснут
я рамками учебы: в сентябре
я дома, в школьном должен быть дворе.
26
Но сладко-терпкий вкус их я запомнил.
Они величиной были почти
как семечки подсолнуха – прочти,
читатель, эти записи, а то мне
обидно будет за напрасный труд
натуралиста, - косточки имелись
внутри плодов
в обличье пастуха, взяв в руку прут,
скотину по деревне гнал, и кормом
служило ей обилье этих темных
27
и сладких ягод на деревьях, птиц
опять же привлекали эти гроздья
на ветках… Вот представь, читатель, постер
такой: маслины гроздь промерзшей, лиц
размытые черты на заднем плане
и надпись снизу: «Женщины. Роман
в стихах». Кто автор? То ль Роллан,
то ль аноним – неважно. Что в романе?
Старьевщика жилье, где по углам
вчерашний день раскидан тут и там…
III. В ДЕРЕВНЕ
28
Но что же, вот забор знакомый вижу,
вот иву за забором, вижу двор,
где дед идет, держа в руке топор,
вот шифером уложенную крышу
я вижу, но автобус проскочил
уж двор знакомый мне до дрожи в сердце,
но тормозит автобус, шумно дверцы
водитель открывает, я схватил
уж сумку свою рыжую и в спину
почти уперся грузного мужчины,
29
который свои сумки доставал
из-под сиденья. Наконец-то вышел
я из автобуса, где полдень зноем пышет,
где воздух пахнет морем, где встречал
на остановке всех сошедших рыжий,
как моя сумка, пес с репьем в паху;
где голуби садились на стреху
сарая во дворе, а двор чуть ниже
шоссе был расположен; где людей,
сошедших из автобуса скорей,
30
встречали женщины и предлагали угол
иль дом внаем. Я бабушку искал
свою глазами, не найдя, бросал
взгляд на афишу: что сегодня в клубе?
Ага, «Неуловимые…», ура!
А послезавтра – «Фантомас» - о, классно!
Автобус отъезжал, везя несчастных
оставшихся в салоне, где жара
и духота пот вышибала градом,
туда, куда мне, к счастию, не надо.
31
Автобус за собою оставлял
шлейф газа выхлопного, его носом
вдыхал я с удовольствием
шоссе переходил; асфальт пылал
словно жаровня, так что колебался
над ним горячий воздух, ступни ног,
обутые в сандалии, чуток
к гудрону прилипали; я спускался
с обочины на пыль, что как мука
была помола мелкого, слегка
32
подошвы утопали в ней, вихрилась
пыль под ногами, я ж глядел вперед,
на двор бабули, на калитку, вот
мелькнула во дворе и тут же скрылась
за пыльною сиренью дама, - то
курортница, должно быть; вот к воротам
зеленым подходил я, для чего-то
всегда читал табличку, здесь, мол, дом
участника войны – то пионеры
с торца беленой мазанки фанеры
33
кусок прибили на стреху, звезду
на нем нарисовав, чтобы красивей
была табличка. За сиренью синий
стоял «Москвич» - курортники езду
порой предпочитали на машинах
своих. Щеколду звучно открывал
я на калитке, цепью грохотал
и лаял Шарик, весь уже в плешинах
от старости. Его я укорить
пытался, что за год успел забыть
34
меня он. У колонки мыла ложки
девчонка, и когда я лишь вошел,
она оборотилась, я нашел
ее красивой и уже немножко
почувствовал влюбленность. Мне она
сказала «здрасьте», на ходу ответил
я ей небрежно, хоть в душе заметил,
как теплая ударила волна
мне в сердце, как краснеют мои уши.
Но я прошел уж мимо, не нарушив
35
своей широкой поступи, успев
взглянуть на номер «Москвича», наверно
из Киева хозяева… Я первым
увидел бабушку, когда она, надев
бидончик на штакетину, смотрела
на куриц в огороде. Я ее
окликнул, вот она уже идет
ко мне; она немножко загорела;
халат без рукавов на ней, платок
на голове. Меня целует – чмок –
36
губами в губы. Эти поцелуи
я помню до сих пор. Тогда меня
они слегка смущали и, храня
радушность встречи и чуть-чуть смакуя
момент приезда, все-таки толчок
физического что ли отвращенья
испытывал я от прикосновенья
к своим губам губ бабушки, хоть мог
в душе корить себя за это чувство