Жестокая любовь мажора
Шрифт:
Я вплетаю дрожащие пальцы в волосы и срываюсь на частые вздохи.
Губы покалывают и горят.
Голова кружится.
А ноги будто вросли в землю…
Что. Мать вашу. Только что. Произошло?
Глава 11
Практически уже полчаса мы едем с Ромой в жуткой тишине. Я молчу, потому что не знаю, стоит ли мне вообще говорить, а Рома… да на нем лица нет, о чем речь.
Держит все в себе. И я буквально чувствую, как он вот-вот треснет и все, что его так пожирало
— Может, все-таки объяснишь? — наконец его высокий голос резко вспарывает звенящую тишину. — Что, мать твою, это было?
Сцепляю пальцы в крепкий замок, взволнованно щелкая ногтями больших пальцев.
— Ты подняла меня среди ночи, чтобы я поучаствовал в твоей интрижке? Другого идиота, очевидно, не нашлось?
— Ром…
— Вот только не надо, Алис…
Зажмуриваюсь.
— Все не так! — выпаливаю. — Ясно?
— А как, блядь? Как, Алис?
Шумно втягиваю воздух и даю себе время немного остыть.
— Извини, хорошо? — заламываю пальцы. — Я не хотела, чтобы все так произошло…
— Ты же… — Рома перебивает, но снова замолкает, и я слышу, как руль скрипит в его руках. Черт. — Ты же говорила, что не готова к отношениям!
Его голос звучит так уязвимо, что мне хочется закрыть уши руками. Вот только неловкость момента, которая болезненно давит на меня, все усложняет.
— Так и есть, — сухо произношу, потупив взгляд на свои короткие ногти.
— Тогда что это было?
— Ром… пожалуйста, — прикрываю глаза, заканчивая шепотом, — не нужно. Я не хочу говорить об этом.
— Ты знаешь, а я вот не прочь поговорить об этом. Я год за тобой таскаюсь, как щенок. Все, блядь, для тебя делаю, а что получаю в ответ?
— Это отец Кирилла, — выдаю я, едва Рома успевает закончить, и на мгновение в салоне снова повисает тишина. Тяжелая такая, что дышать трудно становится. А может быть, это от слов, которые вырвались из меня слишком громко.
— Да ты издеваешься! — с горькой усмешкой выдыхает Рома, останавливаясь на светофоре и вцепляясь пальцами себе в волосы на затылке.
Взъерошив их, он бросает на меня ошалелый взгляд.
— Твою мать, Алиса, какого хрена?
Я отворачиваюсь, закусывая изнутри губу до крови.
— Какое право этот ублюдок вообще имел прикасаться к тебе?
Нахмурившись, снова смотрю на Рому, не совсем понимая его реакцию. Он трогается с места и уже сворачивает на мою улицу.
— Мне Лена все рассказала, — выдает он после минуты моего испытующего взгляда. — Рассказала, как ты забеременела. И дала совет мне набраться терпения, чтобы ты смогла подпустить меня… Ахуеть, набрался, блядь. Так набрался терпения, что девушка выбрала своего насильника…
— Прекрати! — Ярость обжигает горло. — Во-первых, я никого не выбирала, — шиплю на него. — А во-вторых, он не насильник…
Рома прыскает со смеху. Так ядовито, что мне противно становится.
— Ты
Машина останавливается возле моего дома, а я разворачиваюсь к Роме, чувствуя, как во мне уже все бурлит.
— Я тебе за все благодарна, правда, очень благодарна, только никогда ничего не обещала, Ром, — слова, слетающие с губ, режут без ножа нас обоих. — И, по-моему, честно тебе об этом сказала, — голос надламывается. — Так что прекрати говорить со мной в таком тоне и требовать объяснений. Я не твоя девушка и никогда ей не была.
Нервно облизываю губы.
— Я понимаю, что тебе было неприятно видеть… этот поцелуй, но, поверь мне, это никак не влияет на то, чего ты пытаешься добиться от меня. Не получается у нас, и ты сам это видишь, так зачем начинаешь все по новой? Думаешь, мне нравится делать тебе больно? Не нравится, Ром! Я, может, и не могу тебе ответить как девушка, но как друг… я прошу тебя: заканчивай. Дружба — все, что я могу тебе дать. Решай, нужна ли она тебе.
Я толкаю дверцу и вырываюсь из машины, прежде чем Рома успевает что-либо сказать.
Торопливыми шагами иду к подъезду и скрываюсь за дверью ровно в тот момент, когда Корнеев психует и с визгом шин срывается с места.
Не останавливаясь, я бегу по ступеням в общежитие.
Спотыкаюсь на пороге, но, не обращая внимания на мандраж, врываюсь в свою комнату, закрываю дверь и, прислонившись к ней спиной, сползаю на пол.
Я так и сижу, дрожа и задыхаясь от бурлящих во мне эмоций, которые не могут найти выход. Но самое ужасное в том, что я не думаю о Роме в этот момент. Я думаю о поцелуе, от которого мои губы до сих пор покалывает жаром.
Подношу к ним подрагивающие пальцы и осторожно провожу по чувственному контуру, позволяя кадрам в голове взрываться залпами красок.
Вот он стоит и прожигает меня горящим взглядом, вот его тяжелая рука путается в моих волосах и вот его рот накрывает мой, лишая возможности дышать…
Острая вспышка прорезает низ живота, и я кладу на него ладонь. Ощущение становится настолько болезненным, что я комкаю халат в кулаке, словно намереваясь добраться до собственных внутренностей и вырвать их к чертовой матери, потому что я не могу это терпеть. Невыносимо просто…
И, к великому сожалению, это проклятое ощущение не исчезает ни после того, как я принимаю душ, ни после моего короткого трехчасового сна.
Ко всему этому добавляются душевные терзания из-за того, на какой ноте мы расстались с Ромой.
Но я заставляю себя послать всех мужчин к черту и уделить время одному — единственно важному для меня.
Поэтому, забрав сына от бабы Люси, кормлю его и собираю на прогулку. Опять с криками и капризами, с отстаиванием прав и личных границ, которые мой сын требует соблюдать уже настойчивее.