Жестокеры
Шрифт:
– Итак, доминантный ген всегда побеждает! Понятно?
Через пелену мыслей достигли моего слуха слова учительницы по биологии.
«Вот и биологичка говорит, что доминантный ген побеждает… Это чертово «доминантное большинство», которое всегда «право»! И в жизни, и в биологии!»
Мать всю жизнь учит меня быть частью этого большинства. Но тогда почему я не такая? Как сумма генов моей матери, которые также и во мне, и как результат ее воспитания, почему я ДРУГАЯ? Я получилась совсем не такой, как она сама, какой она меня воспитывала и какой хотела видеть. Даже внешне я совсем не похожа на нее – темноволосую,
– … но бывает и такое, что кто-то из черных родителей может являться носителем рецессивного гена белого окраса шерсти, и тогда… – вдруг услышала я.
Мы снова вернулись к котятам. Я запустила пальцы в волосы, сжала свою голову и попыталась сосредоточиться.
– Решим другую задачку.
«Да, вся жизнь таких отщепенцев, как я – бесполезных борцов за справедливость, – это решение непростой «задачки»: как выстоять в противостоянии со злым «доминантным большинством» – тем, которое с черной шерстью».
Снова вспомнив то «голосование», а, по сути, травлю невиновного человека, я сломала рукой карандаш. Один его конец отлетел на несколько шагов от парты. Весть о том, что целый класс отказался от своего педагога, быстро вышла за пределы школы и даже всего нашего городка. Таких случаев раньше не было. Учительница по литературе зашла к нам в класс перед уходом. Словно для того, чтобы напоследок посмотреть нам в глаза. Я никогда не забуду ее печальный взгляд, которым она в последний раз обвела нас. Печальный и неверящий. Она словно не могла себе уяснить, что несправедливое решение выгнать ее, принятое на «верхах» злыми взрослыми, которых уже поздно воспитывать, это циничное решение поддержали мы, ее дети, в которых она столько всего вложила. Но было что-то еще в ее взгляде: сочувствие. Она словно сострадала нам в том, что мы такие. А я сидела, опустив глаза, и сгорала, сгорала от стыда: ведь я ничего не смогла сделать, чтобы заступиться за нее.
– … в таком случае котенок может родиться белым.
Прозвеневший звонок вывел меня из состояния задумчивости. Я услышала только окончание фразы.
«Почему котенок родился белым? Ведь ген, отвечающий за черный окрас, – доминантный?» – погруженная в свои мысли, я отвлеклась и пропустила решение задачи. – Классная права! Я ничего не слышу и ничего не соображаю. Я невнимательная. Я думаю не о том».
Быстро запихнув в рюкзаки учебники и тетрадки, класс стал прорываться к дверям, к долгожданной свободе. Урок биологии в тот день был последним.
***
Всю дорогу домой белый котенок не давал мне покоя.
«Почему этот чертов котенок родился белым?»
Я зашла в квартиру и швырнула на пол свой рюкзак. Наспех перекусив бутербродом и достав учебник по биологии, я перечитала параграф и нашла ответ.
«А, теперь понятно, откуда взялся этот белый котенок. Потому что у его черной матери или черного отца был в роду белошерстный предок и этот спящий рецессивный ген, отвечающий за белый окрас, проявился через поколение».
Мои губы невольно растянулись в улыбку. Я думала о белом котенке. Я всей душой полюбила этого котенка. За то, что он родился именно таким, и рецессивный ген победил вопреки всем обстоятельствам. Ген этот, слабый и подавляемый, пробился к жизни, отодвинув всех доминантов.
Я погрузилась в учебник, пытаясь найти в параграфе, за что еще, кроме внешности и состояния здоровья отвечают наши гены. Но, конечно, информация в нем содержалась самая общая, и для ответа на мои вопросы ее было недостаточно.
«Надо
Для закрепления материала на дом нам задали еще несколько типовых задачек. Я пыталась к ним приступить, но что-то не давало мне сосредоточиться. Какой-то неясный образ крутился в голове. Я была близка к пониманию чего-то важного, что было совсем близко, но все же упрямо ускользало от меня. В раздраженном нетерпении я встала и подошла к зеркалу. Какое-то время я стояла и смотрела в глаза своему отражению.
«КТО Я?» – задала я своему отражению с детства не дающий мне покоя вопрос, ответ на который каждый раз был разным. Он менялся по мере того, как взрослела и менялась я сама.
Перед собой я видела высокую девушку. С прямыми волосами, которые снова отросли и посветлели. С бледным лицом и серо-зелеными глазами. Я совсем не похожа на моих ровесниц. Большинство из них совсем не такие, как я, – и дело не только во внешности. Я внимательно вглядывалась в себя. На этот раз я пыталась разглядеть в себе что-то помимо своих внешних черт. Со времен розовых щечек в моем облике появилось что-то новое: какая-то одухотворенность. Как у человека, который живет не только жизнью внешней, но и жизнью внутренней: с ее борьбой, страхами, сомнениями и озарениями. Это проявлялось в линии моих бровей, в затаенном блеске глаз. Кто я теперь? Ведь я прожила эти трудные годы. Какой отпечаток они на меня наложили? Я все еще я? Или я теперь кто-то другой?
Я думала о смерти отца, о вынужденной разлуке с Димом, о том, что живу, погрузившись в беспросветное одиночество; о своем больном сердце, о том, что теперь у меня шрам на бедре, о том, что после всех переживаний легкой дрожью трясутся мои руки, постоянно, не переставая. Нет, я определенно больше не тот человек. И я не хотела становиться такой, какой я стала. Но могла ли я остаться прежней – пережив то, что я пережила? И главное – почему я все это пережила? Мой опыт – почему он был именно таким?
Вернувшись за стол, я достала из выдвижного ящика свой дневник. Я открыла его на чистой странице и записала:
«Все мы отличаемся друг от друга: в одной и той же ситуации разные люди ведут себя по-разному. Все то плохое, что со мной случилось за мою короткую жизнь, можно ли было поступить с этим опытом как-то иначе? Если бы это случилось не со мной, а с каким-то другим человеком, на моем месте он чувствовал бы то же самое? Или забыл бы обо всем уже через неделю? Наверно, никто не застревал бы на этом так, как застряла я. Но могла ли я воспринять эти события по-другому: с меньшими эмоциями, а значит с меньшими потерями для себя? Что определяет мои реакции, эмоции и поступки? Насколько я в них вольна? Существует ли такое понятие, как свобода воли решать, как нам действовать и как реагировать? Есть ли она у нас или это лишь иллюзия, и каждый наш поступок и решение, то или иное, и все наши реакции запрограммированы чем-то, что есть в нас? Но что это? Наши гены? Может, наши реакции и наши поступки, и мои тоже, определяются ничем иным, как этой врожденной программой, и я, как сумма своих генов, просто не могла поступить и отреагировать иначе? Но что тогда выходит: наша «злая» судьба – это всего лишь наш персональный генотип? И нет никакого злого рока, а есть всего лишь цепочка неудачных генов, дающих обостренные реакции и как следствие неправильные решения? Получается, мои гены – это мой приговор?»