Жестокеры
Шрифт:
Мне не терпелось приступить к работе немедленно, поэтому я не пошла за васильками и маками, а принесла из кухни металлическую чашку, наполненную черешней. Я поместила ее на фоне маминого бирюзового палантина, постаравшись красиво его задрапировать. Сочетание цветов восхитило меня! Я начала замешивать краски. Вкуснее любых духов был для меня пшеничный запах размешиваемого по палитре яркого сочного масла. Наверно, надо бы сначала попробовать на картонке, которую если что не жалко выбросить… Но, боясь потерять то редкое драгоценное время, когда меня оставили в покое, я сразу приступила к работе на единственном имеющемся у меня холсте. Основное поле холста я заполнила бирюзовым. Посередине грубыми широкими темно-серыми
Итоговый этюд на скорую руку получился простым и незамысловатым. Но первый опыт работы с маслом наполнил меня диким восторгом: у меня получилось.
***
Мать демонстративно пересчитывала мелочь, вытрясая ее из кошелька – всю до копеечки. Она проделывала это по несколько раз в день – звон монет я слышала даже из своей комнаты. Я не сомневалась: мать специально делала это так, чтобы я слышала. На самом деле не было нужды в этих недвусмысленных намеках: я и сама прекрасно понимала, что денег нет и нужно придумывать, где их достать. Я чувствовала невыносимый стыд перед матерью за то, что сижу у нее на шее. Мое воодушевление и жажда творчества быстро сошли на нет, уступив место тревогам о хлебе насущном. Я пыталась найти работу. Но оказалось, что это не так-то просто в нашем городке! Идти в школу учителем английского я и не думала: слишком свежи были собственные воспоминания о школе. Стоять продавщицей в душном павильоне, как та, что обсчитывала меня, когда я была ребенком, тоже не хотелось. Другой работы для меня здесь не было. Я нашла себя в ловушке безысходности. Сидеть без денег и ежедневно выслушивать упреки матери, слушать перезвон монет, вытрясаемых ею из кошелька, было невыносимо.
Выход был один: ехать в областной центр – город …sk. К моему удивлению, мать поддержала меня:
– Правильно! Поезжай! Поможешь бабушке Фриде, она уже очень старенькая. Она же тебе помогала, вот теперь ты поможешь ей. Поживешь у нее первое время. И работу там найдешь. А главное – мужа! Здесь-то одни дураки да неудачники…
***
Автобус медленно катил по извилистым улочкам, покрытым неровным потрескавшимся асфальтом. В руке я сжимала только что купленный билет на поезд.
Несмотря ни на что, мне было непросто проститься с городом. Поначалу я воодушевилась: побег от пошлости – разве не об этом я всегда мечтала? Но теперь, когда я проезжала по всем этим до боли знакомым местам, к моему воодушевлению примешалась какая-то странная грусть.
«Вот здесь мы гуляли после занятий музыкой… А здесь он нес меня на руках – от этого дома до этого…»
Сердце мучительно сжалось в груди, когда автобус проезжал мимо стадиона. На секунду вдалеке, в прорезь между зданиями, мелькнул знакомый бледно-розовый фасад Дома Молодежи.
«Здесь мы с ним встретились…»
Я обернулась, пытаясь получше разглядеть. Краска на фасаде совсем облупилась за эти годы, местами проступала кирпичная кладка. Дом так и не отреставрировали… Я поняла, что никогда не отреставрируют, сколько бы лет ни прошло. Никогда ничего не поменяется в этом городе – хоть сто лет здесь проживи! Я отвернулась и хмуро уставилась в спинку переднего сидения. Нет. Все правильно: надо отсюда уезжать. Иначе и моя жизнь будет такой же, как этот несчастный облупившийся фасад.
Вечером я собрала небольшую сумку со своими нехитрыми пожитками. Представляя, как мы будем
Но повидать бабушку мне было не суждено. Она скончалась накануне моего приезда. Телеграмма пришла за пару часов до вечернего поезда. Мы с матерью в замешательстве сидели в коридоре. У наших ног стояли собранные в дорогу сумки. После молчаливого разглядывания друг друга мы решили: все равно ехать. Так, с тяжелым сердцем я отправилась в город …sk, расстроенная тем, что новый виток своей жизни начинаю с такого трагического события.
В поезде я думала о бабушке, как она изредка приезжала к нам. Мы редко с ней виделись и не стали друг другу близкими людьми. Но бабушка была последней ниточкой, которая связывала меня с отцом. Теперь и она отправилась на небо. Мой невеселый вид привлек внимание соседки по плацкарту. Она предложила перекинуться в карты. Я равнодушно согласилась – заняться все равно нечем, а ехать всю ночь. К моему удивлению, соседка оказалась интересным собеседником. Она много где успела побывать и теперь, тасуя колоду, рассказывала о своих странствиях. Когда она услышала, что я еду до конечной станции, то есть в город …sk, она вдруг перестала раздавать. Изменившись в лице, она воскликнула:
– Я ненавижу этот город! Что он делает с людьми! Он сводит их с ума! – Она обреченно опустила голову и руки с картами. – Я давно уехала оттуда, но ничего не изменилось. Теперь я несу город …sk в себе – везде, куда бы я ни пошла. Он отравил меня. Пропитал до самого основания.
Она резко подалась вперед и посмотрела на меня безумными округлившимися глазами. Я невольно отстранилась. Моя попутчица продолжила свой рассказ. Оказалось, что пока она жила в городе …sk и училась там на медика, один ее однокурсник спился, другой повесился.
– Если решишься жить в этом городе – главное не спиться и не повеситься, – раздавая карты, мрачно резюмировала она. – Хотя лучше бы тебе вообще держаться от него подальше.
Я невесело улыбнулась. Ее слова тут же вылетели из моей головы.
Потом я приехала, и были похороны бабушки. Все организовали ее соседки, такие же одинокие старушки, как она сама. Одна из них передала мне ключи от ее комнаты.
Жилище покойной бабушки Фриды представляло собой небольшую комнатенку, с тесным закутком возле входной двери, в котором была установлена душевая кабина. Кухонная плита располагалась прямо в комнате, здесь же стояли холодильник, небольшой раскладной диванчик и буфет. Этим нехитрая меблировка ограничивалась. Я открыла дверцы буфета, и в нос мне ударил резкий запах специй – черного перца, кориандра, гвоздики – и каких-то лекарств, которыми за эти годы пропитались его стенки. На одной из полочек лежала сухая заплесневелая корка хлеба. Глядя на нее, я ощутила укоры совести. Бабушка никогда не жаловалась на свою судьбу – она всегда хохотала над ней, громко, заливисто, запрокинув голову. Еще умудрялась помогать нам с матерью. Но теперь я видела, как бедно, покинуто и одиноко она жила…
Буфет у бабушки выполнял сразу несколько функций. Шкафчики были вместилищем лекарственных пузырьков, круп, приправ и посуды. А на горизонтальной поверхности бабушка нарезала продукты для приготовления обеда, а также использовала ее в качестве письменного стола – об этом говорили чернильные следы.
Я раздвинула шторы и открыла окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух и выпустить воздух, запертый здесь на долгое время. И занялась уборкой. Пыль стояла до потолка, когда я выметала деревянный пол растрепанным старым веником. Целый ворох каких-то пожелтевших бумажек, записок, вырезок из газет – чужая прожитая жизнь – был вынесен вниз к мусорным бакам.