Жестокие слова
Шрифт:
Марк, Доминик и Кароль недоуменно смотрели на него.
— Возражать? — переспросила Доминик.
— Доктор Жильбер. Понимаете, я видел его в лесу. Я знал, кто он такой, но не знал, что он ваш отец.
— Почему же вы ничего не сказали? — спросила Доминик.
— Это было не мое дело. Он, кажется, не хотел, чтобы его видели.
И Марк подумал, что все гораздо проще, чем он думал, — он, склонный все осложнять. Мир бизнеса убедил его, что ему до всего есть дело, хотя это было не
— Не хочу его беспокоить, — продолжал Мюнден, — но я подумал, может быть, он нас примет. Может быть, я познакомлю с ним Шарля. — Было видно, что молодому отцу, вовсе не лишенному чувства собственного достоинства, с трудом дается этот разговор. — Я читал и перечитывал его книгу. «Бытие». Ваш отец великий человек. Я вам завидую.
А Марк завидовал Мюндену. Тому, как он прикасается к своему сыну, держит его. Защищает, любит. Готов унижаться ради сына.
— Он в саду, — сказал Марк.
— Спасибо. — У двери Старик Мюнден остановился. — У меня есть инструменты. Если хотите, я могу прийти завтра и помочь. Мы должны помогать друг другу.
«Мой сын, ты будешь Человек». Почему его собственный отец никогда не говорил, что люди должны помогать друг другу?
Марк кивнул, не отдавая себе отчета в том, что сейчас произошло. Старик Мюнден предлагал Жильберам помочь в постройке их дома, он вовсе не хотел прогонять их отсюда. Потому что его отцом был Винсент Жильбер. Его долбаный отец спас его.
Мюнден повернулся к Доминик:
— Кстати, Жена передает вам привет.
— И ей передайте от меня, — ответила Доминик. Потом, помедлив: — Передайте мой привет Жене.
— Непременно.
Они с Шарли вышли в сад, оставив этих троих наблюдать из окна.
Доктор Винсент Жильбер, еще недавно обитавший в лесу, неожиданно стал центром внимания.
Когда молодой человек с сыном подошли к нему, Винсент Жильбер открыл один глаз, глядя сквозь длинные ресницы. Но смотрел он не на отца с ребенком, а на тех троих, что наблюдали за ним из окна.
«Помогай другим», — говорили ему. И он был готов к этому. Но сначала он должен был помочь себе.
В бистро стояла тишина. Несколько посетителей сидели за столиками перед бистро, грелись на солнышке, наслаждались в спокойствии своим кофе и «кампари». Внутри у окна стоял Оливье.
— Боже мой, старина, такое впечатление, что ты в первый раз видишь деревню, — сказал Габри из-за стойки бара, где он натирал до блеска дерево и наполнял конфетками вазочки, которые сам и опустошил.
В течение последних нескольких дней Габри каждый раз видел Оливье на одном и том же месте — у эркерного окна, откуда он смотрел на деревню.
— Трубочку?
Габри подошел к своему партнеру и предложил ему лакричную
— Что тебя беспокоит?
Габри проследил за направлением взгляда Оливье и увидел то, что и предполагал увидеть. Явно ничего заслуживающего внимания. Только клиентов на террасе, затем деревенский луг с Рут и Розой. Сегодня на утке был вязаный свитер.
Оливье прищурился, глядя на утку, потом повернулся к Габри:
— Этот свитер тебе не кажется знакомым?
— Какой свитер?
— Тот, что на утке, конечно. — Оливье внимательно посмотрел на Габри, который не умел лгать.
Тот доел остатки трубочки, и на его лице появилось самое озабоченное из его выражений.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Ведь это мой свитер, да?
— Полно тебе, Оливье. Уж не думаешь ли ты, что у тебя с уткой один размер?
— Не теперь, а когда я был маленьким. Где моя детская одежда?
Теперь Габри замолчал, проклиная Рут за то, что та стала выгуливать Розу в обновках. Хотя, возможно, не таких уж и новых.
— Я решил, что настало время от них избавиться, — сказал Габри. — Рут требовались свитера и всякие вещи для Розы, чтобы утка не мерзла осенью и зимой, и тут я вспомнил о твоей детской одежде. Для чего ты вообще ее хранил? Она просто занимала место в подвале.
— И сколько она там занимала места? — спросил Оливье, чувствуя, как внутри у него все закипает, как отказывают тормоза. — Как ты мог? — зарычал он на Габри, и тот, потрясенный, отпрянул.
— Ты же сам говорил, что от этих вещей нужно избавиться.
— Я! Я говорил, что от них нужно избавиться! Но не ты. У тебя не было на это никаких прав.
— Извини. Я понятия не имел, что они тебе дороги.
— Да, дороги. И что мне теперь делать?
Оливье смотрел на Розу, ковыляющую за Рут, которая бог знает что бормотала своей утке, и чувствовал, как слезы жгут его глаза, как эмоции рвутся из груди. Он уже не мог вернуть свои вещи. Не теперь. Они ушли. Ушли навсегда.
— Ты хочешь, чтобы я их вернул? — спросил Габри, беря Оливье за руку.
Тот отрицательно покачал головой. Он даже не понимал, почему его обуяли такие сильные чувства. У него была масса других поводов для волнений. Он и в самом деле собирался избавиться от коробки со своей детской одеждой. И не сделал этого по двум причинам: из-за собственной лени и потому, что не знал, куда ее девать.
Так почему не отдать Розе? Высоко в небе раздались птичьи крики, и Роза с Рут подняли головы. Над ними на юг летела стая уток.
Печаль охватила Оливье. Ушло. Все ушло. Навсегда.