Жестокии развод

Тес Ария

Мурашки. Счастье…

Ты есть еще внутри, и ты до сих пор меня любишь…а мне казалось, что это время безвозвратно утеряно. Может быть…еще нет?…

***

Когда я просыпаюсь с утра, Артура уже нет.

Артур

Я просыпаюсь тяжело и сначала не понимаю, где именно оказался. Незнакомая, полупустая комната, на окнах глухие шторы. Сколько времени? Где я? Что вчера произошло?

К сожалению, последнее возвращается быстро и с мерным, спокойным дыханием

мне в затылок, многое становится на свои места. Я пришел к матери. Зачем? Я хорошо помню, что говорил себе, но насколько это была правда? Есть большие сомнения.

Я хотел ее увидеть. Злился? Да. Скучал? Тоже…да. Все внутри перемешалось и вылилось, во что вылилось, собственно. Я нажрался, снова наорал, и мне теперь стыдно.

Слова буйвола не выходят из головы. Я морщусь, хочу отплеваться, но они ложатся плотным пластом и не дают вздохнуть.

Он говорил правду.

Я без понятия, кто этот мужик вообще, но он говорил правду, и я наконец-то чувствую то, что изо всех сил старался игнорировать: свою совесть, свою вину. Она меня оплетает, не дает дышать, и, если честно, правильно делает. Надо было сразу все ей рассказать, а не поддаваться страху и идти потом у него на поводу. Отец поступил, как мразь, втянул меня, и как придурок я решил, что сбросить все это глубокое отчаяние на нее – правильно.

Снова злюсь.

Только теперь во тьме этой комнаты становится ясно, что больше всего я злился на себя самого. Мое малодушие ощущалось, как предательство, и раз уж я стал предателем, то падать на дно глубже казалось…простым мероприятием. Что такого? Куда хуже? А было, куда хуже, если честно, но ничего. Все свое "хуже" я заслужил, и мало. И поделом.

Медленно выползаю из ее объятия, сажусь и боюсь обернуться.

Я не хочу уходить, но как остаться? Тоже не знаю. Гордость немного щипает, только ее в этом уравнении все равно меньше, чем обыкновенного чувства всепоглощающей вины.

Морщусь.

Голову еще ведет…нет, нужно валить. Обратно в тот холодный дом? Да, в него. Это теперь мое пристанище, и выбора у меня уже нет. Думаю, мне еще прилетит от отца, ведь когда я выходил из дома, то встретил несколько соседей. Вряд ли они промолчат, и очень сомнительно, что его все устроит в моем поведении: это же позор! Сын нажрался до состояния вареной колбасы.

Как жаль…

Губы искажает ухмылка, и я поднимаюсь. Очень-очень жаль. Надеюсь, такой позор он все-таки переживет.

Делаю шаг к двери, но что-то внутри не пускает. Я все-таки оборачиваюсь. Мама лежит на постели и мирно спит: она такая красивая… И даже не сама она красивая, а душа ее красивая. Моя родная…Я поступил, как чмо, а все равно оказался рядом. С сердцем, в ее объятиях…

Прости меня, пожалуйста…

В глазах начинает печь: пора уходить. Всего слишком много, и пока я не знаю, как себя вести дальше. Мне нужно подумать. Мне нужно многое решить, а потом понять, как повиниться? И имею ли я право на эту повинность, или мне действительно до конца своих дней только и остается, что влачить жалкое существование среди возможностей и бабок, которые по факту, не упали вообще!

Но это будет позже. Не

сейчас.

Прости меня…

Открываю тихо дверь, потом закрываю ее за собой. На сердце глухой тяжеляк, а каждый шаг, как шаг по огромному сугробу, в котором я снова остаюсь один. И мне страшно. Но это нормально? Кажется, да.

Наклоняюсь, чтобы взять свои ботинки, и в этот момент дверь снова открывается. Застываю. Внутри проходит густой ужас, и я не шевелюсь. Если это она? Как мне себя вести? Что говорить? Что делать?

Не знаю…

Блядь, пожалуйста. Пусть это будет не она. Посмотреть в глаза сейчас будет очень сложно…

– Сбегаешь? – ухмыляется заспанный голос.

Резко поднимаю глаза. Сучонок. Стоит неподалеку, глаза трет, сам в придурочной пижаме с оленями.

– Вали, мелочь.

Огрызаюсь грозно, а получается как-то жалко. По крайней мере, он именно так думает. Усмехается и совершенно точно уходить никуда не собирается. Хмыкает, делает еще один шаг ко мне и кивает.

– Значит, сбегаешь. Огонь! Ты просто…

– Слушай, отвали от меня, понятно?! Или я тебе ща наподдам.

– Себе наподдай, придурок, – спокойно отбивает он.

Я выпрямляюсь и пару раз хлопаю глазами. Наглости ему – не занимать. И это бесит, но вместе с тем как-то теряет и разматывает по пространству.

Нет, блядь. В жопу это все. У меня сейчас нет совершенно никаких сил и настроения, чтобы развивать эту беседу.

Громко цыкаю, поворачиваюсь и снимаю куртку с вешалки, только сучонок так просто отпустить меня, видимо, не готов.

– Ты такой мудак…

Сука!

Резко поворачиваюсь и хочу огрызнуться, но застываю. Мелкий выглядит не зло, а…как будто разочаровано. И какое мне до этого дело?! Видимо, оно есть, если в душе что-то трещит.

Мелочь опускает глаза, мотает головой, а потом говорит тихо.

– Я никогда этого не понимал, знаешь?

– Чего ты не понимал, сучонок?

– Как много я потерял из-за того, что свою маму никогда не видел.

Внутри взрывается бомба, внутри которой нет огня. Там лед. И он покрывает коркой мои внутренности, заставляет руки подрагивать.

Стыд наваливается сверху еще больше…

Мелкий смотрит мне в глаза и чуть хмурится.

– Потом меня немного осенило. Я, когда попал в детский дом, там много было таких, как я, но были и те, кто знал своих матерей. Любил их. Они помнили о них хорошее, да даже если и нет! Они их помнили и знали. Запах, звук голоса, объятия…а я никогда этого не знал. Когда встретил Галю и почувствовал ее, окончательно все понял.

Ком встает в горле. Что ему отвечать, я без понятия. Это сложно. Всегда. Общаться с людьми, у которых не было базы – родителей, всегда вот так. Наизнанку. Потому что у тебя это было, и когда ты встречаешь их, то невольно представляешь, что случится, когда их уже не станет.

По телу прокатывается дрожь, картинки перед глазами слишком сильно скачут.

Душа – наизнанку.

– Так вот где она тебя отрыла? – хрипло шепчу, – В детском доме?

Мелкий слегка улыбается, мотает головой и делает шаг ко мне.