Жестокое царство
Шрифт:
Цена ее ошибки чересчур высока.
– Мамочка, – шепчет Линкольн прямо ей в ухо.
Она не может понять, так ли громко он говорит, как ей кажется.
Иногда они чмокают друг друга в ухо как можно громче. Линкольн говорит: «Сейчас я сделаю тебе чмок» – и звонко целует ее в ушную раковину. Этот сладкий поцелуй и его легкое влажное дыхание, как сейчас, словно переливаются из него и впитываются ее кожей, а потом исчезают в воздухе.
– Исчезни, – шепчет она так тихо, что не знает, услышал ли он ее.
Но вероятно, услышал, потому что он опускает голову ей на плечо.
До нее доходит, что она каким-то образом успела подняться на колени, упираясь одной
Ей следует сидеть на месте.
Она не знает, выдержит ли. Не знает, сможет ли допустить, чтобы они приблизились к ней.
– Уверен? – спрашивает голос.
Она полагает, это те же два человека, которые проходили через корпус приматов, но не уверена до конца. Она больше не различает их голоса. Оба говорят приглушенно.
– Там кто-то есть, – произносит другой голос.
– Прячутся, да?
Другой голос не отвечает. Какое-то время слышен только шум ветра, шуршащих листьев и отдаленное уханье. Она не шевелится, лишь гладит Линкольна по голове.
У забора что-то звякает. Наверное, задели ногой или рукой за сетку или один из них оступился. Ей кажется, она различает в темноте силуэты голов и плеч – плоские и невыразительные, как у бумажных кукол.
– «Ты пропал, но теперь нашелся, – нараспев произносит голос, хотя человек не совсем поет, а фальшиво выпевает слова. – За тобой гнались, вышвыривали, изгоняли, но теперь ты мой».
Голос продолжает. Громче. Она представляет себе, что человек улыбается, и ждет, когда он начнет отбивать ритм.
– «Ты шел впереди, но знал, что я пойду следом. У тебя голая шея, но опусти голову. У меня твой ошейник».
Теперь голос звучит громко, и она хорошо слышит его. Она думает, это тот тихий парень. Его голос тоньше, выше по тону. Для человека, считающего себя экспертом в погоне, он совсем не старается остаться незамеченным.
Или, может быть, он просто настолько в себе уверен.
– «У меня твой ошейник», – повторяет он, проводя рукой – о нет, чем-то металлическим – по забору из сетки, производя почти музыкальный звук.
Она пытается выровнять дыхание, слыша, как часто и тяжело она дышит. Пытается унять дрожь.
– Один сквоб просил меня оставить его в покое, – говорит один из них, нарочито растягивая слова, но, по крайней мере, пение прекратилось.
Сейчас они разговаривают громко, и она понимает, что это не из-за чрезмерной беспечности или чрезмерной уверенности. Просто они хотят, чтобы их услышали, кто бы это ни был.
Скрежещущий звук от сетки. Неизменный, металлический. С тихим треском падает желудь.
– И что же ты сделал? – спрашивает другой?
– Что я сделал, пупсик? – Растягивает слова. – Я отделал его под орех, и он успокоился.
Оба смеются, и их смех какой-то успокаивающий, согласованный, как старая шутка. Это наводит ее на мысль, что они копируют какое-то шоу.
И хотя слов она не узнает, но уверена, что не ошиблась. У нее был бойфренд, помнящий наизусть целые диалоги из «Челюстей». А когда с ними еще жил ее брат – она с трудом припоминает то время, – он вставлял строчки из «Звездных войн» в обычные разговоры, и это звучало именно так. Ее бойфренд и брат небрежно смешивали слова из разных языков, вкладывая в них разные значения, которые от нее ускользали, и так же смакуя те слова, как эти говорящие нараспев парни.
Итак, в воду вошли тысяча сто человек,
Это не те дройды, которых вы ищете.
Забор гремит, когда парни раскачивают его. Разумеется, они его не снесут, единственная их цель – наделать шуму.
Они пересекли дорожку, подойдя ближе к бамбуку. Она различает движение, перемещение теней. Они трясут и этот забор тоже.
– Мой маленький глазок что-то разглядел, – говорит один.
Но они ничего не видят, она это знает. Они играют в игру. Надеются вспугнуть добычу, как ее отец, пока еще был с ними, с помощью своего лабрадора вспугивал голубей. Голуби взлетали, отец стрелял, и собака приносила ему одного. Если голубь был еще живой, отец отсекал ему голову и бросал ее на землю, говоря, что так голубю лучше. Из шеи голубя капала кровь, и в траве лежала маленькая головка с клювом. Джоан припоминает, что он брал ее на охоту только один раз.
– И что ты разглядел? – спрашивает один обычным голосом.
– Что-то темное, – отвечает другой.
Они снова смеются. Уж не выпили ли они? – думает она.
Уткнувшись ей в шею, Линкольн тихо рычит, как Мадлз, когда ему наступают на лапу.
Когда парни смеются, ее страх утихает, и она с удивлением понимает, что разозлилась. Эти идиоты размахивают перед ней винтовками и поют детские песенки. Заставляют ее сына хныкать и прижиматься к ней. Она вспоминает, как в студенческие годы была однажды в доме с привидениями и перед ней шел крупный мужчина – ростом больше шести футов, с фигурой футболиста, – шел так близко, что она натыкалась на него, когда он резко останавливался. Она пришла со своим парнем, но здоровяк был более надежным щитом. И вдруг в свете строба выскочил зомби в маске, в трех дюймах от ее лица держа в руках бензопилу. Она неожиданно громко закричала, и здоровяк, должно быть, тоже испугался, потому что он – при вспышке белого света – стукнул зомби по лицу. На полу вместо зомби оказался подросток, который стащил с себя маску. Он стонал, изо рта у него текла кровь. Ей совсем не было жалко этого парня, и она была благодарна футболисту.
Они подростки, думает она, эти парни с оружием. Вовсе они не мужчины. Дебилы какие-то. Она не допустит, чтобы ее сына убили тупые, тупые подростки, распевающие песни.
Если они хотят поиграть, ну что ж, она тоже смотрит фильмы, и сама не прочь поиграть. И если она всего лишь персонаж, так проще действовать. Она высвобождает одну руку – другая по-прежнему теребит спутанные кудряшки сына – и шарит в траве в поисках куска бетона, который недавно бросила туда. Ее пальцы почти сразу натыкаются на него. Увесистый кусок с острыми краями помещается в ладони, как бейсбольный мяч. Она кладет его около себя и начинает шарить по земле, растопырив пальцы. Другой камень, больше первого, не умещается целиком в ладони.
Джоан чуть отклоняется в сторону, подвинув Линкольна вперед, чтобы можно было отвести руку назад. Не понимая, умно поступает или глупо, она сжимает камень в руке и, напрягая плечо, бросает его через задний забор вольера в сторону железнодорожных рельсов и окружающего их подлеска.
Она нарочно старается не задумываться о цели своих действий.
Раз. Два. Она отсчитывает секунды с застывшей в воздухе рукой, слыша, как камень ударился о ветки или листья. Звук громче, чем она ожидала, и не так далеко, как она рассчитывала, но камень определенно перескочил через вольер, приземлившись где-то рядом с рельсами. Он упал за много ярдов от парней, если они по-прежнему стоят у другого забора.