Жилины. История семейства. Книга 2

Жестков Владимир

Он на меня так пристально уставился, что мне даже казаться начало, что дядя Никита вывернет меня сейчас наизнанку и безо всяких слов разберётся, о чём это я там думаю. Но он глаза свои отвёл и продолжил:

– Хочешь сказать, что моя воинская карьера очень быстрое развитие получила? – и, не дожидаясь моего ответа, принялся говорить сам: – В самых первых числах августа, сразу же, как объявили о начале войны, нашу часть погрузили в вагоны, орудия надёжно укрепили на открытых платформах, замаскировали как положено, и состав без остановок отправился к границе самого юго-западного участка огромной империи, в Галицию. Ну, я смену паровозной бригады да заправку состава питьевой водой за остановки не считаю, они же необходимыми были.

И вновь небольшая передышка,

после чего рассказ возобновился:

– Там мы приняли участие в одной из самых успешных операций русской армии в той войне – в так называемой Галицийской битве. Ох и дали мы жару австриякам – именно их часть входила в состав германской армии, стоящей супротив нас! До сих пор приятно вспомнить. Когда всё практически закончилось и австро-венгры были до такой степени разбиты, что до конца войны оправиться так и не смогли, наши военачальники начали подводить итоги. Тут и звания внеочередные посыпались, и наградами нас тоже не обделили. На моей груди засверкала медаль «За храбрость». Медаль чисто солдатская, но к моим плечам в то время ещё погоны старшего фейерверкера прикреплены были, а это унтер-офицерский чин, вот и был я этой награды удостоен. Любопытно, что позднее я вторую такую же медаль получил. Отличие не только в годах, когда я их удостоился, но и чисто внешнее. На первой изображение Николая II было выгравировано, а вот на второй – Святой Георгий на коне и с пикой в руке, поражающий змия. Эту медаль я уже после Февральской революции получил, тогда и офицеров по решению солдатского собрания этой медалью награждать могли. Меня мои артиллеристы и выдвинули от батареи «за отличное управление боем» – так было написано в их представлении.

Тогда же – я сентябрь 1914 года имею в виду – в результате успешного сражения, которое мы выиграли на речке со смешным для русских названием – Гнилая Липа, меня в подпрапорщики произвели. Хотя, если хорошенько разобраться, «гнилой» та «липа» для австрияков с венграми оказалась, а для нас так ещё вполне крепким деревом была. Битва там знатная произошла. – И он усмехнулся.

– Весной 1916 года, – продолжил он свой рассказ, – командование надумало меня в академию направить учиться, но тут выяснилось, что гимназию-то я не закончил, а без полного среднего образования принять меня туда никак не могли. Тогда меня на шесть месяцев откомандировали слушателем на кратковременные артиллерийские курсы, которые при Михайловском артиллерийском училище были созданы. Вот после окончания этих курсов в академию меня были обязаны принять. В приказе написали, что мне надлежит в обязательном порядке изучить новые системы вооружения и обучиться высшим знаниям для последующего распространения их в артиллерийских частях войск. Формулировку эту я запомнил на всю жизнь. Видишь, как там всё закручено было.

Дядя Никита замолчал и сразу двумя указательными пальцами провёл по уголкам рта. По-видимому, там слюна скапливалась, вот он её и вытер.

– Послушай, Иван, – попросил он, – принеси мне стаканчик воды обычной, можно прямо из-под крана, только слей её подольше, чтобы она похолоднее была.

– Дядя Никита, – спросил я, – а может, вам прямо из холодильника воды принести? У меня там всегда бутылка стоит. Я сам люблю воду похолодней, лучше всего ледяную, чтоб зубы ломило.

– Ну, чтобы зубы ломило, я уже не люблю, но холодную, прямо из холодильника, выпью с удовольствием. Ты мне большую кружку принеси, я люблю пить часто, но понемногу.

Дядя Никита отпил один глоток, пополоскал рот и проглотил воду. Я увидел, как дёрнулся его кадык. Через несколько секунд был сделан ещё один маленький глоток, и рассказ был продолжен:

– Но прежде всего мне был предоставлен небольшой отпуск, чтобы я смог от военной службы отдохнуть да с родными повидаться. Домой приехал в середине августа. С маменькой, папенькой, бабушкой расцеловался, а братьям и сёстрам подзатыльников от всей души понараздавал. Но это любя, естественно, не больно, а скорее в шутку. К октябрю уехал в Петроград, начались занятия в училище, там я на казарменном положении жил. В увольнение,

конечно, отпускали. Вот в училище политическая борьба уже серьёзнее велась. Там и большевики, и эсеры, и кадеты непрерывно крутились, к себе адептов завлекая. Представляешь, какая каша в наших головах образовалась. Лозунги-то у них у всех почти что одинаковыми были, ну или, по крайней мере, похожими очень: землю – крестьянам, фабрики – рабочим. Различались только методы достижения этих целей. Меня, как романтически настроенного юнца, мне же ещё двадцати лет не исполнилось, идеи эсеров, по какой-то неясной самому причине, увлекли больше всего.

Весной, уже после отречения царя, когда к власти пришло Временное правительство, в Петроград приехала Спиридонова. Кто из приятелей потащил меня на встречу с ней в одну из квартир огромного дома, я сейчас уже вспомнить не могу, но благодарен ему по сию пору. Я на неё посмотрел, послушал да и превратился в одного из самых горячих её сторонников. Вернее, не сразу так получилось. Началось с того, что я её головой слушал, понравилось и как она говорила, и, самое главное, как она всё то, о чём говорила, слушателям – а их собралось полно, в комнате стоять было негде – представила. Очень даже наглядно у неё всё получилось.

Помню, что приятель мой, который меня на встречу со Спиридоновой пригласил и которого я уже позабыл, с ней знаком был достаточно давно. Вот я и попросил, чтобы он меня представил. Пробились мы к ней через плотную толпу, собравшуюся вокруг неё; пришлось потолкаться хорошенько, но мы пробились.

Я её только там и смог рассмотреть как следует. Достаточно высокая, стройная, в длинном чёрном платье, почти до самого пола. На затылке пучок чёрных волос внешне небрежно, но на деле очень даже опытной рукой скручен. Не красивая – в том смысле, какой в это слово обычно вкладывается, – но излучающая такое обаяние, что оно даже на значительном расстоянии чувствовалось.

Она мне руку протянула, но не так, как я привык – сложённую лодочкой и тыльной стороной, для поцелуя, а прямо, по-мужски, и пожала тоже по-настоящему, крепко. При этом не улыбнулась, нет, а прямо в глаза мне взглянула, требовательно так и внимательно, и одно слово произнесла: «Маша».

– Да-а-а, – протянул дядя Никита и замолчал.

Он сидел, смотрел в сторону окна и молчал. На дворе уже ночь глубокая, в окно ничего не видно, темнота на улице, а он всё в ту сторону глядит. Затем повернулся, на меня снова пристально так посмотрел и ещё раз повторил:

– Да-а-а. Представляешь, вот так – просто Маша, и всё. Я долго в себя после того знакомства приходил. Из училища меня поручиком выпустили. Денежное довольствие увеличилось, чему я, сам не знаю почему, обрадовался, хотя куда мне было деньги тратить, не знал. На фронте они вроде совсем не нужны. Но положено увеличить – увеличили.

Он снова в окно посмотрел, помолчал, а затем стал говорить медленно-медленно:

– Надо было на фронт возвращаться, а я всё тянул, сколько можно было. Наконец отправился в часть. Там меня буквально обескуражили новостью. Накануне германцы накрыли нашу батарею. Почти все офицеры погибли. Представляешь, офицеры погибли, а пушки целы; все до одной целы, и снарядов сколько хочешь, а командовать некому. Ну, я в память о моих погибших боевых товарищах и приказал открыть огонь. Первый же выстрел в цель попал. Та самая мортира, что наших похоронила, взлетела на воздух. За это я свой первый офицерский орден получил – Святого Георгия.

Он улыбнулся и головой покачал:

– Вот так получилось: один лишь взгляд Спиридоновой, а я и орденом награждён, и в живых остался. Ведь если бы я хоть на день раньше в часть вернулся, то в той же воронке вместе с моими товарищами лежал бы. Знаешь, такие вещи действуют почище любого спиртного – о наркотиках не знаю, никогда не пробовал, хотя среди моих знакомых многие белым порошком баловались. Верил бы я во всякую хрень, мистику например, свихнулся бы, право. Но я здравомыслящий человек и понял, что это просто совпадение, и всё. Выбросил это из головы, много всякого другого было, над чем следовало задуматься.