Жилины. История семейства. Книга 2

Жестков Владимир

Он взял со стола какую-то бумагу, оторвал от неё чистый, неисписанный кусок и начал на нём что-то писать.

– Вот, держите мандат, – протянул он мне неровно оторванный клок бумаги, – сейчас вас проводят к товарищу Попову, и вы временно поступите в его распоряжение. А как только мы с товарищами Дзержинским и Петерсом закончим создание военного отдела, вы в нём и начнёте трудиться, а то у нас прямо какое-то латышское засилье начинается, – и засмеялся даже, так ему самому, наверное, эта мысль понравилась.

Вот так я и оказался в ВЧК. С этого времени мою фамилию исключили из всех адресных и прочих книг. Я физически существовал, но по документам меня как бы не было.

Попов мне понравился.

Крепкий такой, собранный, руками не размахивал. На мандат только взглянул, мне руку молча протянул и пожал. Я почувствовал, что силёнки у него хватает, но демонстрировать её он не собирается. Это мне тоже понравилось. Бескозырка на его голове сидела так, будто там ей и место. Из-под матросского бушлата виднелась тельняшка. Он был, может, ровесник мой, может, на пару-тройку лет постарше – в общем, примерно одного возраста. Деревенский, такой же, каким и я себя считал, хотя оба в городе достаточно пожили. Я, правда, в гимназии учился, а он на заводе вкалывал, но общего много было, что нас связывало. И в армии мы оба почти одновременно оказались, опять же с небольшим отличием: он во флоте, а я в артиллерии.

– Вот сейчас тебе рассказываю, – задумался дядя Никита и даже волосы свои рукой взлохматил, – и ничего общего не вижу, а тогда родственную душу почувствовал, что ли. Пришлись мы друг другу по душе, и я признателен был Александрoвичу, что он меня к такому хорошему командиру в подчинение послал. Жили все бойцы отряда Попова в реквизированной у кого-то из буржуев квартире, которую мы в коммуну превратили. Всё сообща делали: и готовили, и бельё стирали, и посуду мыли. Весело было, и тогда нам казалось, что вот о такой жизни все должны мечтать. Потом-то я стал понимать, что тогда меня юношеский максимализм захлёстывал.

– Отряд Попова почему боевым назвали? – продолжил после некоторого раздумья дядя Никита. – Нашей задачей было выявлять и ликвидировать контрреволюционные элементы, которых в Москве оставалось предостаточно. Запомнилось, как мы лихо разгромили хорошо вооружённую и сплочённую московскую организацию анархистов. Это была, пожалуй, последняя боевая операция отряда, в которой я принял участие. Случилось это в самом начале апреля 1918 года. Как раз тогда меня избрали делегатом на второй съезд партии левых эсеров. И вот за день до открытия съезда я после достаточно долгого перерыва нос к носу столкнулся со Спиридоновой.

Он снова к кружке с водой потянулся, сделал глоток и вновь заговорил:

– Этот момент оказался переломным в моей судьбе. Тогда-то я это осознать не мог, потом только, по прошествии многих лет, когда в японском плену всю свою предшествующую жизнь в голове прокручивал, понял.

Он ещё водички отпил и продолжил:

– Спиридонова меня за рукав схватила:

– Это хорошо, Никита, что ты мне на глаза попался. Ты сейчас всё ещё в ВЧК?

Узнав, что я в отряде Попова, она даже поморщилась:

– Не люблю я таких задирак, как этот твой Попов. Им лишь бы с шашкой наголо по степи скакать. Этим и кончают они, если не одумываются. Но Попову это не грозит. Ему думать нечем.

Она замолчала было, но быстро встрепенулась:

– Пойдём со мной, а то я уже опаздываю, меня ждут, – и направилась на улицу.

Там её коляска ждала. Мы уселись и поехали к зданию, где ВЧК располагалась. Это было бывшее здание страхового общества «Россия» – огромный восьми- или девятиэтажный дом на Лубянке. Спиридонову там хорошо знали, и мы быстро добрались до приёмной председателя ВЧК. Секретарь открыл перед нами дверь.

В кабинете находились два человека. Одного я уже не раз видел. Это был Феликс Дзержинский. Второй был мне незнаком.

Спиридонова решительно подошла к ним и пожала руки:

– Феликс, Яков. Это хорошо,

что вы вместе, повторять не придётся. Завтра на съезде я поддержу позицию большевиков по миру с Германией. Знаю, что сторонников у меня будет немного, но надеюсь кое-кого прямо там перетянуть на свою сторону.

Она проговорила всё это практически на одном выдохе и замолкла на секунду, чтобы перевести дыхание.

– Яков, не смотри ты так вопросительно. Это мой помощник, Никита Жилин. Он настоящий и верный товарищ. Когда я из Читы прошлым летом в Петроград приехала, он мне очень помог. Сейчас он у Попова в отряде. Это же ваше подчинение, вот я вас и прошу: пусть он снова со мной поработает. А Попов этот мне не нравится. У меня хорошая интуиция, и она мне подсказывает, что он очень ненадёжный человек.

Петерс, а это был именно он, засмеялся:

– Ну, Мария. Тебя же можно вместо тарана использовать. Ты стены одним своим решительным видом ломать можешь. Товарищ Никита – твоя рекомендация, член вашей фракции, так что хочешь забрать его в качестве помощника – забирай, конечно, мы возражать не будем, даже права такого не имеем.

Дядя Никита задумался, а потом произнёс фразу, которую впоследствии я не раз вспоминал:

– Вот так я первый раз видел Дзержинского не на трибуне, а в его рабочем кабинете. Не думаю, что он меня тогда запомнил, а там кто знает, кто знает, – повторил дядя. – Память у него была удивительная… Ладно, гляди, за окном светать начинает, давай отдыхать, а то завтра квёлыми будем.

Глава 4

Иван и Тихон. Август 1752 года

Проснулся я, как обычно, рано. Ещё шести не было, когда я встал. Встал и задумался: «Сколько же я сегодня спал? Когда мы с дядей Никитой решили ложиться, на улице уже светать вроде бы собиралось. Получается, что не больше трёх часов, а выспался, как будто всю ночь без задних ног дрых». Меня до сих пор такая моя способность высыпаться за столь небольшое время удивляла. Всем требуется чем больше, тем лучше, а мне четыре часа – самое то.

Пошёл я в свой кабинет, уселся за стол и к первой главе нашей с директором монографии приступил. Хорошо так работалось, столько новых мыслей в голову пришло, что впору было всё написанное в корзину бросить и заново к писанине приступить. Если бы я единственным автором был, то, скорее всего, так и поступил бы, но, во-первых, у меня соавтор имелся и все существенные изменения пришлось бы с ним согласовывать, а во-вторых, нас сроки поджимали. Рукопись следовало в издательство представить не позднее конца декабря, а сейчас уже сентябрь заканчивался. Времени на переделку не оставалось. Поэтому я все свои новые ценные мысли коротко, почти стенографически записал и в дальний ящик стола засунул, а сам к правке первой главы вернулся. Она с самого начала тяжело нам давалась. И это не только моё мнение, Пётр с этим тоже согласен. Дело в том, что в ней столько отсылочного материала, что можно за голову схватиться: где ж сил набраться, чтобы каждую ссылку проверить? Ведь о многих источниках мы с Петром вместе из чужих работ узнали. Пришлось каждую поднять да понять, всё ли в ней так написано, как некто в своей головке трансформировал. В общем, нудная и тяжёлая работа, но необходимая. Без неё половину неизвестных ссылок можно было сразу выбросить, а ведь в них умные мысли могли быть изложены. Вот и пришлось рукава засучить да в библиотеке обоим засесть на пару-тройку дней. Главу мы пополам поделили. Там примерно семьдесят страниц оказалось, вот мы их на глазок и распределили. Я потом прикинул: Петру больше ссылок досталось, но с этим ничего не поделаешь, так уж получилось. Зато теперь мне приходится всё то, что мы тогда раздобыли, причесать да макияж навести.