Жирандоль
Шрифт:
– А когда мы сходим на концерт? – прозвенел юношеский тенор. – Непременно надо послушать Фрица Крейслера, maman, рара. Он играет на Гварнери и Страдивари, нельзя упускать редкий шанс!
– Конечно, mon cher, сходим, послушаем. – В голосе отца слышалось снисходительное недовольство, казалось, он не разделял сыновнего восторга, но матушка вступилась за отпрыска.
– Мишель, не обижай Сэмми.
– Я не хочу. – Младший из братьев, ерепенистый подросток, воинственно задрал подбородок. – Лучше в Ла Скала.
– Гарри, уймись. В Ла Скала тоже непременно сходим, а сейчас нас ждет баронесса на чай, где вы оба должны себя учтиво вести.
– А может быть,
– Фи, Сэмми, это невоспитанно. – Мать проследила за его взглядом и одернула.
– Отчего же, мадам? – вступил в беседу синьор Эмилио. – В Италии действительно лучшие скрипки в мире. Вы не прогадаете, если купите здесь инструмент для своего сына. Вы музыкант, месье? Ах, простите, забыл представиться. – Он назвал свое имя, галантно поклонился и добавил: – Из Кремоны, родины великих скрипичных мастеров.
– Неужели, синьор? – Арсений раскрыл рот и восторженно уставился на испитое лицо Ферробоски.
– Да. В самом деле. И даже имею кое-какие родственные связи с домом Страдивари. Синьор Эмилио пустился в долгий рассказ о своих корнях. Русский полковник пододвинул кресло, освобождая новому знакомому место за их столиком, заказал кофе и пирожных.
Взгляды перекочевали от плаксивого окна к словоохотливому соседу, тот сыпал превосходными степенями сравнения, расписывал мастерские Амати и Гварнери, но больше всего, конечно, Страдивари. Святая Мадонна не зря привела его сегодня в этот начищенный холл. Может быть, все получится: вон как глядит старший сын русских богачей, глаза так и горят синим огнем, яркие, как гиацинт весной.
– M aman, заедем в Кремону, – выдохнул Арсений, допивая остывший кофе, – умоляю.
– Нет, mon ami, никак не получится. Нас ждут в Ницце на юбилей к третьему ноября. Прости.
– Вы можете подыскать инструмент и в Милане, – синьор Эмилио искренне пожалел поклонника сладкоголосых виолин, – и весьма недурной. У меня самого есть скрипка на продажу. Но ее автор – великий Страдивари, поэтому цена немалая.
– Это она? – Бесцеремонный Гарри приподнял край плаща и уставился на черный футляр.
– Да. Она… Ну, мне пора, мои друзья, надеюсь, ваше пребывание в Италии окажется незабываемым. – Синьор Эмилио начал прощаться. Пора бы графу освободиться, скрипка заждалась.
– Насколько дорогая? – молчавший до этого полковник приподнял скептически бровь, его супруга насторожилась, пышная грудь замерла под кружевами.
– Граф Рей ждет меня, господа, – вкрадчиво понизил голос синьор Эмилио, – он давно приценивался к моей скрипке. Его милость собирает коллекцию старинных музыкальных инструментов, моя красавица станет ее бриллиантом.
– Так насколько дорогая? – Полковник его, казалось, не слышал.
– Граф Рей хочет заплатить за нее четыре тысячи франков. – Ферробоски врал, на самом деле речь шла всего о двух тысячах.
– Это целая тысяча рублей, – Корниевский недовольно скривил губы. – Сенюшка, нам нет резону тратить целое состояние на скрипочку.
– Э то копеечная цена, – зашептал Арсений, – в Париже недавно продали скрипку за двадцать тысяч франков. Я читал в журнале.
– А что, если я вам предложу пятьсот рублей? – Михаил Аркадьевич не зря слыл крепким хозяином, он с полувзгляда разгадал хитрость кремонца и теперь уже хотел торговаться. Пусть не выгорит эта скрипочка, нет разницы – надо вывести пройдоху на чистую воду и показать сыновьям, как ведутся нечистоплотные дела.
–
– Постойте, – мадам все же не утерпела, – а где гарантии, что это именно Страдивари?
– Клеймо мастера стоит на ней, и вы можете зайти к экспертам, каким только пожелаете, хоть в России, хоть в Италии.
– Семьсот рублей, – отрезал полковник, – хочу сделать сыну подарок на именины.
– Самое меньшее – тысяча. Мне граф Рей столько дает.
На вырученные деньги сеньор Ферробоски уехал в Верону, купил лавочку и стал торговать сладостями. Дело неожиданно пошло, закружевилось прибылями, зацвело шуршащими лирами. Через два года его отыскала брошенная жена, пристроившая дочерей замуж без приданого, преуспевающая чета благостно дожила свой век, не обращая внимания на бушевавшие вокруг грозы и благословляя дальнего родственника, прикарманившего одну из скрипок трудолюбивого зятя.
Арсений Корниевский окончил Санкт-Петербургскую консерваторию и намеревался продолжить обучение в Вене, он выступал со своим инструментом перед самыми взыскательными слушателями, любил музыку больше жизни и мечтал о европейской славе. Скрипка Страдивари, купленная за тысячу рублей у случайного знакомого в миланском отеле, оказалась подлинной, что подтвердили знатоки сначала в Милане, а потом и в России. В те времена про талантливые подделки еще не знали, эта отрасль начала процветать позже. Многие музыканты завидовали Сэмми, некоторые пытались перекупить инструмент со знатным клеймом, но он не уступал. Он сам ее любил, и родители наконец поверили, что вложение это не пустопорожнее, не придуманный для доверчивых павлинов миф и не причуда. Карьера музыканта вроде бы складывалась, империалистическая война не больно повлияла на грезы, навеянные каприсами Паганини и фугами Баха. Мечты разбил исторический залп крейсера «Авроры».
Отстав от бледной Лолы, потеряв брата в революционной суете, Арсений оказался перед необходимостью взять бразды судьбы в собственные руки. Родителям удалось-таки уехать, но через Одессу и Стамбул, Гарри, сбежав из Крестов, сражался в деникинской армии, надежды соединиться с ним таяли, как клочковатый петербургский туман. Их семикомнатную квартиру уплотнили, в распоряжении растерянного Арсюши теперь были только две комнатки, но он и их не смог отстоять и в итоге остался заперт в одну-единственную, угловую, которую заполонили книги, портреты, безделушки со всех стен, сервантов и этажерок некогда богатой аристократической резиденции. Некоторые вещи, нелюбимые, купленные не для него или выбранные без его одобрения, пошли на обмен, кое-что удалось выгодно пристроить ростовщикам. В общем, он пережил тяжелые годы и вышел в сносные двадцатые потрепанным, исхудавшим, но по-прежнему романтиком.
Петроградская консерватория тоже преодолела кровавую полосу под рукой умелого кормчего Александра Глазунова, в Большом зале Каменного театра все так же звучали вневременные сонаты Бетховена, оркестр наскоро разучил «Варшавянку», а хор включил в репертуар «Интернационал». Хочешь жить – умей петь под любую дудочку. После нескольких придирчивых допросов Арсения зачислили в штат, позволили заниматься любимым ремеслом. Ему большего и не требовалось. Жизнь его проходила не в маленькой комнате дома Кушелёвой, доверху заполненной отжившим хламом, а в оркестровой яме со скрипкой в руках. Там он дышал, ел, пил, думал, а дома только спал без сновидений и без удовольствия.