Жить и сгореть в Калифорнии

Уинслоу Дон

Получается не очень хорошо, но занятие это доставляет ей радость.

И позволяет ему ходить на сторону.

Имея жену, он начинает коллекционировать любовниц. Памела все еще не теряет для него привлекательности, но, став матерью, она словно утратила толику эротизма. И он ищет этот эротизм в других и находит его где ни попадя. У Пам роскошные формы — грудь, бедра, и его тянет к худым и угловатым женщинам — спортсменкам из теннисного клуба. Он возит их на шикарный курорт Лагуна-Хиллс, или они отправляются в Ритц, чтобы предаться там после матча потному сексу. Памела — мягкая и нежная, как лунный свет, а он выбирает

себе грубых официанток из коктейль-бара, угощает их кокаином и трахается с ними всласть, иногда даже на капоте машины, припаркованой у береговой полосы Дана-Стрэндс. Он находит особое противоестественное удовольствие в том, чтобы соблазнять ее подруг, а соблазнять их, слава богу, для него не представляет труда, так что, пока Памела совершает свои робкие наскоки, штурмуя высоты изобразительного искусства, он запирается в спальне ее подруги, одной из многих, чтобы быть точным — с хозяйкой этой спальни, и слушает такие приятные для него вопросы: а это Пам с тобой делала? а так она тебе делала? И, испробовав и то и это, подруга Пам наконец решает дойти до конца, чтобы после рассказать Пам, как это было.

В тот вечер, возвратившись домой, он не находит в Пам никакой перемены, все идет хорошо до тех пор, пока дети не отправляются спать. Уложив детей, она подходит к нему, сидящему в кресле, и отвешивает ему пощечину.

— И за что же это? — спрашивает он.

— За Лесли, — говорит она. — Сделаешь это еще раз, и я разведусь с тобой и заберу детей.

Он хватает ее за запястье, швыряет на колени на пол и терпеливо объясняет, что таких Лесли у него было, есть и будет сколько угодно, будет и эта Лесли еще раз, если ему того захочется, а о разводе пусть не помышляет.

— Уговоримся так, — говорит он. — У тебя есть дом, дети и от пуза денег и всякой роскоши. Все это ты приобрела, выйдя за меня замуж. Радуйся этому. С тебя хватит. И слушай меня внимательно: развода тебе не видать. И детей у меня ты не отнимешь.Ты будешь матерью моих детей имоей женой. И будешь со мной. А у меня будут и другие женщины — столько, сколько пожелаю.

— Ну а я? — в сердцах спрашивает она. — Мне, может, тоже завести других мужчин?

И тут он впервые поднимает на нее руку. Для звонкой пощечины.

Потом он велит ей подняться в спальню, надеть что-нибудь посексуальнее и к его приходу уже быть в постели. Посидев еще немного с каталогом мебели, он поднимается в спальню. Она сидит в постели, как он ей и велел, в синем боди, как и было приказано, и вид ее вызывающе сексуален.

Ее красота просто потрясает. Блестящие черные локоны рассыпались по белым плечам. Соблазнительная длинная шея. Высокая белая грудь в приглушенном свете словно сияет. И черные волосы под животом обнажены и манят его к себе.

Так, будто она может отвоевать его мощным оружием секса.

Будто говорит: ты можешь иметь сколько угодно женщин, но с этимони не будут идти ни в какое сравнение.

И это прекрасное лицо с фиалковыми глазами пылает гневом, страхом и решимостью.

Он хватает ее, бросает ничком на постель и, стиснув руками изголовье кровати, берет ее, как это делали на его глазах заключенные с молоденькими перепуганными зэчками.

А этоПам тебе делает?

Пам

делает то, что я ей велю делать.

Вскоре после этого Пам начинает тянуться к бутылке.

72

И все разлаживается.

А они-то считали, что бум продлится вечно.

Как это только и может быть в напоенном солнцем и омытом синими водами океана крае, где живут красивые светские люди, которым самой судьбой уготовано одно только счастье.

Но на рынке недвижимости наступает затишье, а потом он и просто замирает, и Ники увязает в кредитах. Ничто не продается и даже не сдается в наем. Никто не делает инвестиций, а кредиторы требуют наличности.

Которой у Ники нет.

Он просадил все, играя на повышение, а повышения все нет.

Комплексы кондоминиумов, многоквартирные дома, незастроенные участки.

Все неподвижно, как летний зной.

И другой его бизнес тоже в застое — ведь всякий бизнес требует непрестанных деятельных усилий, а Ники забросил дела организации. Два ее звена работают как бог на душу положит, выделяя часть доходов Ники и раз от разу уменьшая его долю. Шаллер, Рубински и Трачев сговариваются выйти из подчинения Ники и стать независимыми — он сам обещал подарить им независимость в период, когда кризис еще не затронул его финансов и не перекрыл трубу их поступлений. И доносится ропот недовольных: Ники не расширяет бизнес, он стал вялым и проявляет мягкотелость.

Заделался американцем.

Даня и Лев пытаются его предостеречь. Даня советует ему натянуть вожжи, пока еще не поздно. Дать своим охранникам работу, держать их наготове, так сказать, быть во всеоружии.

Ведь наступит перелом. Дела опять пойдут в гору. В какой-то степени они правы — он действительно стал вял и мягок. Возврат к пистолетам, ножам и «рубке фарша» его уже не прельщает.

С нечестно заработанными деньгами он, считай, покончил.

Он наскребает последнее, чтоб заплатить долги, но этого оказывается мало. Месяц за месяцем рынок падает все ниже.

Его кондоминиумы и многоквартирные дома пустуют. Он, черт возьми, даже не имеет средств завершить строительство двух многоквартирных домов, потому что средства для этого пущены на выплату кредитов по другим его объектам.

Он все больше злоупотребляет кокаином. Кокаин — с ним он чувствует себя лучше. Он скупает произведения искусства, которые не может ни продать, ни должным образом содержать, но, владея ими, он тоже чувствует себя лучше, они как бы поддерживают в нем ощущение благополучия. Он тратит деньги на женщин, которые еще полгода назад отдались бы ему бесплатно. Он потчует их кокаином, дарит им картины. Они возбуждают его и на несколько секунд возвращают прежнюю уверенность в собственном могуществе.

Между тем его жена уже пьет по-черному, глотает наркотики и прилюдно закатывает ему сцены («Ну, кого из вас трахал мой муж? Поднимите руки!»). Между ними происходят драки, он то и дело бьет ее. Дети боятся его, как если б он был каким-то чудовищем. Раз-другой попадает и им («Чтоб не смел никогда так со мной разговаривать, ясно?»). Все чаще и чаще он не ночует дома.

Все это не ускользает от внимательных глаз Трачева, Рубински и Шаллера.

Вслушавшись в ночную тишину, ты слышишь, как возле дома кружат волки.