Житие маррана
Шрифт:
120
Чернокожие слуги, которые носят Франсиско еду, с удивлением замечают, что заключенный сидит на койке и водит глазами по стене, будто читает. Услышав их шаги, он рассеянно оборачивается и берет миску с горячим варевом.
— Читать запрещено, — по своему обыкновению напоминают негры, хотя прекрасно знают, что ни книг, ни бумаги в камере нет и быть не может.
Франсиско кивает и подносит ложку ко рту. Один из слуг внимательно осматривает стену, пытаясь разглядеть нацарапанные на ней строки. Ничего не найдя, он на всякий случай проводит по неровной поверхности рукой. Потом обращает изумленный взгляд на узника:
— Читать запрещено, — повторяет негр, — но можно чего-нибудь попросить. — В его тоне впервые слышится уважение.
Франсиско недоуменно поднимает брови.
— Одеяло, там, еды какой, стул, — негр разводит руками.
Франсиско доедает похлебку. Надо же, миска пуста, а слуги все не уходят. Видно, что-то их сильно удивило.
— Как тебя зовут? — спрашивает он у того, что стоит ближе.
— Пабло.
— А тебя?
— Симон.
— Пабло и Симон, — говорит заключенный, не слишком-то веря в успех своей затеи, — есть у меня одна просьба.
— Ну, давайте.
— Мне нужно поговорить с тюремным смотрителем.
— Это запросто. — Слуги загадочно улыбаются.
Франсиско провожает их глазами: Пабло и Симон поспешно удаляются, не забыв, однако, задвинуть засов и повернуть в замке ключ.
Как ни странно, смотритель не заставляет себя ждать и является в тот же вечер. За спиной у него топчется вооруженный негр.
— В чем дело?
Франсиско колеблется, не зная, стоит ли вообще начинать. Много недель просидел он, всеми забытый, в вязкой тишине подземелья и за это время успел повторить в уме несколько книг Библии, а также труды мудрецов и ученых — в той последовательности, в какой их преподавали в университете. Смотритель стоит, расставив ноги, и с укором глядит на заключенного. Такая уж у него работа, что приходится ходить по камерам, порядок есть порядок. Впрочем, многочисленные обязанности не помешали ему изрядно раздобреть.
— Мне нужно обратиться к судьям, — наконец произносит Франсиско.
— Мало вам двух заседаний? — удивляется тюремщик.
? ? ?
Невероятное дело: через три дня Франсиско выдают хитон, заковывают в кандалы и ведут в зловещий зал суда, которого так страшатся заключенные. Один из инквизиторов просит секретаря отметить в протоколе, что заседание проводится по просьбе обвиняемого. Затем все трое обращают взгляды на узника. А тот, надеясь растопить лед враждебного непонимания, начинает свою тщательно подготовленную речь. До Давида ему далеко, а инквизиция куда мощнее Голиафа, так что победить он все равно не сможет, но попробует хоть немного просветить судей.
— Я иудей душой и телом, — говорит он с самоубийственной откровенностью, — но поначалу я был им только в душе. Возможно, вы оцените мое решение рассказать все как есть. — Тут Франсиско ненадолго замолкает и собирается с духом, прежде чем продолжить. — Разумеется, честность может привести меня на костер. И, вероятно, приговор уже вынесен. Но душа моя спокойна. Лишь тот, кто многие годы со стыдом и страхом вынужден прятать свою истинную сущность, способен понять, какие муки это причиняет. Поверьте, двойная жизнь не просто бремя, но и кошмар, не отпускающий даже во сне.
— Ложь есть великое зло, — холодно замечает Хуан де Маньоска. — Особенно если ею прикрываются вероотступники.
У Франсиско начинают блестеть глаза, точно от суровых слов инквизитора из них вот-вот хлынут слезы.
— Я лгал, скрывая не вероотступничество, а веру, — отвечает он, не сдержавшись
— Да что такое ваши чувства и убеждения по сравнению с истиной!
— С истиной?
Голос узника эхом разносится по залу. Он сжимает губы, чтобы не пуститься в рассуждения, которые для судей не более чем пустой звук. Тяжелый бой, куда тяжелее, чем ему представлялось.
— Чего ради вы просили нас собраться? — вскипает Гайтан. — Мы не услышали ничего нового.
— Я просто хотел, чтобы вы знали: иудейство для меня не блажь, но сознательный выбор. Многие годы я прислушивался к голосу совести и пришел к выводу, что иного пути не существует. — Франсиско делает паузу.
Инквизиторы начинают выказывать нетерпение.
— Чтобы иметь право называть себя иудеем, — продолжает Франсиско как можно спокойнее, — нужно пройти болезненное испытание, исполнив Завет между Господом и Авраамом. Достопочтенные судьи, помните ли вы, о чем говорится в семнадцатой главе Бытия? — Франсиско закрывает глаза и цитирует по памяти: — «И сказал Бог Аврааму: ты же соблюди Завет Мой, ты и потомки твои после тебя в роды их. Сей есть Завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя: да будет у вас обрезан весь мужеский пол; обрезывайте крайнюю плоть вашу: и сие будет знамением Завета между Мною и вами». — Он открывает глаза. — Прошу вас, не думайте, будто я из безответственности или из пустого каприза оставил то, во что не смог уверовать, как ни старался, и нашел себе забаву поинтереснее. Клянусь, что, прежде чем решиться на столь рискованный шаг, я прошел через горнило сомнений, презрел опасности и пожертвовал многими благами, но прислушался к голосу Творца, звучавшему в глубине сердца. Мне пришлось рассечь собственную плоть сначала ланцетом, а потом и ножницами. Вера моих пращуров не менее сурова, чем вера во Христа, она тоже требует постов и самоотречения. Но я чувствую, что через нее приближаюсь к Вечному и обретаю достоинство. Этой тайной я решил поделиться с единственным человеком: с моей сестрой Исабель, нежной и ранимой, как наша бедная матушка, ибо понадеялся, что она сумеет влиться в древний род, восходящий к великим библейским временам. Однако голос страха в душе сестры пересилил голос разума, она не смогла понять, что, лишь исполнив древние заповеди Всевышнего, мы пребываем с ним в мире. — Франсиско замолкает, в упор глядя на судей. — Вот и все, что я хотел вам сказать.
Заключенный устало опускает голову.
Антонио Кастро дель Кастильо сидит, сцепив пальцы, чтобы удержаться и не всплеснуть руками. Желудок болезненно сжимается. Как этот врач защищает свои ложные убеждения, просто оторопь берет! Судья косится на Гайтана, но тот по-прежнему невозмутим, непроницаем. Всего несколько дней назад старший соратник внушал ему, что настоящий инквизитор должен жалеть лишь о чрезмерной мягкости и никогда — о чрезмерной суровости. Дель Кастильо украдкой потирает живот и читает про себя «Аве Мария».
Заседание окончено.
Ведя Франсиско в камеру, смотритель замечает, что цепь мешает заключенному переставлять ноги, и неожиданно для самого себя решает помочь. Негры изумленно таращат глаза: коротышка-тюремщик вдруг нагибается, подбирает цепь и несет ее, точно шлейф. Никогда, никогда не делал он ничего подобного! Франсиско тоже удивлен, но молчит. Так и идут они по сырым, мрачным коридорам, освещенным кроваво-красным светом факела. Смотритель украдкой поглядывает на узника и совершает неслыханное нарушение: заговаривает с подсудимым.