Житие маррана
Шрифт:
Инквизиторы делают очередную попытку заставить узника поклясться на распятии — хотят проверить, не одумался ли несчастный, проведя многие дни в заточении. Увы, эта упорная бестия снова клянется Богом Израиля. Потом секретарь монотонным голосом зачитывает обвинительное заключение, после каждого пункта обращая на Франсиско строгий вопрошающий взгляд, дабы убедиться, что тот свою вину признает.
Что за тайный источник питает заблудшего грешника, помогая ему невозмутимо стоять под градом сокрушительных ударов и внимать страшным словам с такой гордостью, будто в его адрес звучат дифирамбы? Уж не надеется ли безумец на помощь неких сверхъестественных сил?
Судьи вне себя от изумления и гнева: этому чудовищу, видите ли, мало пятидесяти пяти убийственных обвинений; выслушав их,
Стены дворца инквизиции разве что не стонут. Эта жалкая букашка, эта презренная тварь, чтоб ей сгореть, не выказывает ни малейших признаков раскаяния! Тем не менее обвиняемого ставят в известность, что по закону ему полагается помощь адвокатов.
— Интересно, кто же их назначает? — с иронией спрашивает Франсиско.
Судьи не отвечают. Заседание окончено. Но заключенный не унимается:
— Подберите самых опытных. Пусть помогут мне развеять некоторые сомнения.
Гайтан и Маньоска переглядываются: что за странные слова? Не являются ли они признаком грядущего просветления, первым шагом на пути к исправлению? Неужто дело тронулось? Суровые лица готовы расплыться в торжествующей улыбке.
122
Однако об искреннем раскаянии, которого так жаждут инквизиторы, остается только мечтать. Сопротивление Франсиско не ослабевает, оно похоже на туго натянутую струну — бесконечно длинную, уходящую обоими концами в загадочные глубины трудновыразимых чувств. Узник знает, что он всего лишь песчинка, даже хуже: пустое место. Рот ему могут заткнуть, руки — сковать, тело — разорвать на части и закопать здесь же. на тюремном кладбище, а имя — предать забвению. Но в сердце продолжает гореть сокровенный огонь. Какие надежды подогревает это негасимое пламя? Переубедить твердокаменных судей? Доказать свою правоту? Франсиско прекрасно понимает, что никакого явного результата не добьется. И все-таки не сдается, ибо есть в нем несокрушимый стержень. Неисчерпаемый источник силы, кипящий ключ, который бьет лишь в душах безумцев да святых.
В последнее время в тюрьме стало происходить нечто необъяснимое. К присутствию крыс Франсиско привык, еще живя в доминиканском монастыре. Но тут сквозь дробный топоток их лапок начали пробиваться какие-то странные звуки. Заключенный не сразу обратил внимание на это ритмичное постукивание. Может, какой-то негр развлекает себя, наигрывая родные мелодии? Франсиско вспомнил, как добрейший Луис водил палочкой по ослиной челюсти, а Каталина пританцовывала, покачивая бедрами. Дождавшись позднего часа, когда стражники удалились, а грызуны завели свои ночные пляски, он стал внимательно прислушиваться. Нет, музыкальные инструменты тут ни при чем: удары, разделенные короткими паузами, звучат иногда реже, а иногда чаще — тук-тук, тук-тук-тук. Кто-то стучит по стене камеры не то костяшками пальцев, не то черепком. Товарищи по несчастью дают о себе знать? Пытаются связаться с ним? Франсиско охватила радость: конец одиночеству! Там, в подземных камерах, мыкают горе другие пленники. Он ударил по стене — раз, другой, третий. Таинственные звуки прекратились, и даже крысы, кажется, замерли, навострив уши. Но вот прозвучал ответ: стук, перерыв в несколько секунд и опять стук. Почему всегда разное количество ударов? Зачем нужны паузы?
— Ну конечно, это же шифр! — догадался Франсиско.
Люди есть люди, они всегда ищут общения, и, если ни видеться, ни говорить, ни переписываться возможности нет, на помощь приходят стены темницы.
Давным-давно, еще в Ибатине, у них с Диего была игра: один выстукивал какую-нибудь песню, а второй пытался ее угадать. Но тут, в тюремных катакомбах, все сложнее. Как понять, сколько ударов какой букве соответствует? «Много раз я пытался прочесть послания звезд или светлячков, — радостно думает Франсиско, — и не ведал, что Господь по милости своей посылает мне предчувствие. Подсказывает, что когда-нибудь все-таки придется расшифровывать тайный язык, только не под небесами, а в узилище».
В детстве он учился
123
Каждому обвиняемому полагается защитник. Хотя какая может быть защита в тюрьмах инквизиции! Адвокат, конечно, содействует, но не заключенному, а торжеству истинной веры. За свои труды он получает жалование и притворяется. будто помогает жертве выявить мелкие упущения в судопроизводстве, но на деле просто пытается уговорить человека сдаться, и побыстрее. Впрочем, и такому общению несчастный рад, точно глотну воздуха. В камеру Франсиско адвокату пришлось спускаться восемь раз. Этот плотный, высокий мужчина, созданный природой скорее для ратных подвигов, нежели для разбора юридических закавык, умеет располагать к себе заключенных, находить для каждого нужные слова поддержки. Вот и Франсиско поддается его чарам и рассказывает без утайки свою историю, делится страхами и надеждами. Хотя на самом деле он с первого дня исключительно тем и занимается, что говорит правду, только правду — неприятную и опасную. Там, в Чили, осталась любимая и ни в чем не повинная жена Исабель, подрастает дочурка Альба Элена и, наверное, уже родился второй ребенок, который так и не увидит отца. Адвокат понимающе кивает и обещает оказать посильную помощь. Возможно, приговор еще удастся смягчить, если обвиняемый отречется от своих ошибочных верований. Франсиско задает защитнику богословские вопросы, от ответа на которые тот умело уклоняется: в конце концов, он здесь не затем, чтобы вести диспуты, у него более конкретные задачи.
— Так что все зависит только от вас, — вздыхает мнимый союзник, — и от своевременного отречения.
Но Франсиско отвечает, что предавать свою совесть ради житейских благ бесчестно. И добавляет:
— Если я отрекусь, то перестану быть собой.
Адвокат спешит с докладом к судьям. Маньоска и Кастро дель Кастильо приходят к выводу, что Мальдонадо да Сильва хоть и безумец, но очень образованный, и только записным мудрецам под силу его разубедить. Надо устроить диспут.
— Обвиняемый не желает каяться, так как одержим бесом гордыни, — отвечает Гайтан.
Маньоска собирается с духом и возражает:
— К каждой душе ради ее спасения следует искать свой подход, а душа этого вероотступника нуждается в весомых доводах, сформулировать которые под силу лишь лучшим умам.
— Да никакие умы, — сердито хмурится Гайтан, — его не одолеют. Мальдонадо да Сильва — искусный полемист, не хуже самого князя тьмы. Он их только запутает и с толку собьет.
В спор вступает Кастро дель Кастильо.
— Выходит, вы, считаете подсудимого вострее Люцифера, — насмешливо произносит он, — и заранее готовы признать за ним победу в диспуте?
Гайтан испепеляет коллегу взглядом.
— Дело не только в остроте ума. Проклятый нечестивец вдобавок изворотлив и по-своему талантлив.
— Но раз его талант и хитрость — от лукавого, свет Божьей истины сокрушит их, — не отступает Маньоска.
Гайтан скрещивает руки и роняет слова, точно капли расплавленного свинца:
— Не будьте так наивны, ради всего святого. Уступки — не лучший метод борьбы с дьяволом.
Маньоска и Кастро дель Кастильо досадливо морщатся.
— То, что мы позволили Мальдонадо да Сильве клясться Богом Израиля и готовы пригласить для диспута выдающихся докторов богословия, едва ли можно назвать уступками. — Маньоска говорит и за себя, и за своего соратника.