Житие маррана
Шрифт:
Так что же все-таки произошло? А вот что: молодой человек по имени Антонио Кордеро, приказчик некоего богатого торговца, прибывший в Город Королей из Севильи, начал похваляться, что по субботам и воскресеньям больше не торгует, а свинины в рот не берет. Эти речи донесли до ушей какого-то фамильяра, и трибунал, почуяв добычу, решил изменить своим обычаям: не привлекая лишнего внимания, велел похитить болтуна, но собственность его описывать пока не стал, чтобы не спугнуть остальных. В камере пыток фанфарон, разумеется, струсил и навлек страшную беду на собратьев, выдав и хозяина, и двоих его друзей. Их немедленно поглотила тюрьма, но другие члены общины не заподозрили неладного, поскольку за исчезновением людей не последовало процедуры конфискации имущества. А 11 августа 1635 года учинили облаву, десятки несчастных поволокли в темницу, многие уважаемые семьи погрузились в траур, волна преследований прокатилась по всему вице-королевству.
Инквизиторы
Среди арестованных три женщины. Судьи уверены, что эти слабые создания сообщат им немало полезного. Но прежде чем начинать расследование, надо изловить как можно больше преступников: одни успели попрятаться в горах и в непроходимой сельве, другие пытаются тайно проникнуть на корабли, отплывающие из Кальяо.
Тюремная почта передает женское имя: «Менсия де Луна». «Менсия де Луна-молодая-еврейка-пытали», — разносится из камеры в камеру горестная весть. Теперь все знают, что пленница не вернулась с допроса. Франсиско напрягает слух, считает удары, пытается разобрать слова, стряхнуть сонную одурь. Здесь, совсем рядом, растерзали юную женщину. Он машинально протягивает руку к кружке, делает глоток молока. Потом съедает оливку. Сквозь туман полузабытья пробивается мысль: число жертв множится, им нужна поддержка. Как быть? Узник выплевывает на ладонь оливковую косточку и изумленно на нее смотрит. Он сам не заметил, как прервал голодовку, изменил решение, казавшееся бесповоротным! Почему? Франсиско трет виски и широко открывает глаза, точно надеясь прочесть ответ на неровной стене. Должно же быть какое-то объяснение… Испугался близкой кончины? Нет, конечно. Поддался на уговоры Эрнандеса и Брисеньо? Тоже нет. Все дело в несчастье, которое обрушилось на его единоверцев. Не надо стремиться к смерти, она и так скоро восторжествует повсюду. Надо сражаться за жизнь, не сдаваться, сопротивляться до последнего.
Франсиско крошит хлеб, медленно жует. Во рту все болит. Но ему необходимо окрепнуть, чтобы осуществить задуманное. Скорее всего, трибунал отложит аутодафе до тех пор, пока не закончится следствие по делу каждого из арестованных. Пора начинать действовать.
До чего же приятно чувствовать, как возвращаются силы! Однако новая ситуация требует и новой стратегии. Следует продумать каждый шаг, предварительно выяснив, что же все-таки стряслось и чего следует ожидать. Голодовкой Франсиско почти вогнал себя в могилу, но, раз братья оказались в беде, придется воскресать. Получится ли? Пока ему трудно даже руку поднять, да и слух притупился. Стены рокочут: «Молодая-еврейка-пытали». Нескоро он узнает, в чем дело…
Тем временем в пыточной камере нотариус Хуан Бенавидес смотрит на недвижное тело Менсии де Луна и составляет протокол, который, наряду с другими документами, сохранит для потомков славные деяния святой инквизиции. Судьи действовали согласно правилам: обвиняемая отказалась выдать имена сообщников-иудеев, так что трибуналу пришлось приступить к исполнению сурового долга, предварительно предупредив, что если в ходе дознания подследственная умрет, лишится конечностей или истечет кровью, то виновата будет она сама, а не инквизиторы. От Менсии надеялись получить самые подробные показания, и потому под мрачными сводами собрались все, кроме Андреса Хуана Гайтана, не выносившего вида женского тела.
В девять утра несчастной велели назвать имена, но она молчала. Ее раздели догола и повторили приказ. Менсия ответила, что против веры не грешила. Восемь мужчин, четверо из которых были священниками, смотрели на хрупкую, беззащитную, но такую упрямую женщину, тщетно пытавшуюся прикрыть срамные части и даже в наготе своей похожую на Пречистую деву — увы, с поганой кровью в жилах. Ее привязали к дыбе, веревку укрепили на рычаге и приготовились начать истязание. Бедняжка забилась, как ягненок под ножом мясника, и крикнула, что если заговорит под пыткой, то все сказанное будет неправдой. Палач повернул рычаг, послышался хруст костей, и мышцы под нежно-розовой кожей, освещенной факелами, стали рваться. Нотариус, поеживаясь, старательно
Маньоска велел палачу прервать процедуру, а сам спросил: «Почему иудейка? Кто вас научил?» Менсия ответила: «Мать и сестра». Маньоска задал следующий вопрос: «Как их зовут?» Но женщина закричала: «Господи Иисусе, я умираю! Смотрите, сколько крови выходит!» Вены ее полопались, вокруг суставов расплылись огромные синяки, из разрывов потекли алые струйки. Кастро дель Кастильо потребовал: «Назови имена! Не то повернем еще раз». С нежных губ непременно должны были сорваться признания. Но лицо женщины перекосилось, она не отвечала и, казалось, ничего не слышала. Палач приналег на рычаг, нотариус продолжал записывать: «Подследственная стонала „ай, ай!“, а потом замолчала и около десяти часов утра потеряла сознание. Ей плеснули в лицо водой, но она не очнулась, и тогда господа инквизиторы велели пытку прервать и возобновить, когда они прикажут. Означенные господа вышли из камеры, а я, нижеподписавшийся нотариус, остался возле подследственной, и со мной тюремный смотритель, палач и помощник-негр».
Далее в протоколе сказано, что Менсию де Луна отвязали и бросили на койку возле дыбы, чтобы продолжить, когда будет возможность. Однако женщина по-прежнему не двигалась, и судьи приказали нотариусу никуда не уходить, а как только очнется, известить их. Пробило одиннадцать, «но она так и лежала, пульса не прощупывалось, глаза потускнели, губы посинели, лицо и ноги стали холодными».
Нотариус присовокупил некоторые подробности: «Хотя я трижды прикладывал ко рту подследственной зеркало, оно не мутнело, из чего следовало одно: вышеозначенная особа умерла своей смертью, чему я свидетель. Тело ее окоченело, сердце не билось. Все это произошло у меня на глазах. Подпись: Хуан Бенавидес, нотариус».
Рассыпается по стенам неумолчный стук, тюремная почта передает имя жертвы. Франсиско, а с ним и все заключенные молятся о душе усопшей.
135
Каждого нового узника пытками и угрозами заставляют давать показания, и каждый португалец — да и любой человек, когда-либо живший в Португалии, — считается потенциальным преступником. Волна арестов захлестывает вице-королевство. Священный трибунал решает увеличить количество тюрем и, окрыленный успехом, шлет королю письма с жалобами на ненавистное соглашение 1610 года. «У нас связаны руки, — сетуют инквизиторы. — Мы не можем удерживать тех, кто хочет покинуть эти земли, и не имеем права в обязательном порядке требовать с них разрешение на выезд. Однако времена таковы, что инквизиция вынуждена идти на крайние меры и не выпускать людей, у которых данное разрешение отсутствует». Ничтоже сумняшеся они настаивают: «Ваше величество, велите министрам это соглашение пересмотреть, а то и вовсе переписать». Инквизиторы горды собой: «Иудеи расплодились сверх всякой меры, их необходимо переловить. Мы трудимся не зная устали. В тюрьмах яблоку негде упасть». Желание избежать преследований воспринимается как лицемерие: «Вероотступники прикидываются добрыми христианами. Кого ни схватишь, все обвешаны четками, ладанками, образками, подвязаны поясом блаженного Августина, шнурком святого Франциска, на многих надеты власяницы, а в руках плетки. Негодники знают назубок катехизис и молятся по четкам, а как раскусишь такого и спросишь, зачем иудею молитвы, он отвечает, мол, чтобы прикрыться ими, если попадешь в беду, вот как сейчас». Инквизиторы неоднократно упоминают в посланиях нового вице-короля, который, в отличие от своих злонравных предшественников, «охотно идет навстречу во всем, что ни попроси. Так не угодно ли Вашему Величеству передать Его Высочеству нашу благодарность, особенно за то, что приказал пехотинцам и кавалеристам нести по ночам дозор вокруг кварталов инквизиции»[97].
Среди тех, кого схватили во время первой облавы, была одна важная персона, пользовавшаяся в Городе Королей огромным уважением. Инквизиторы нанесли удар днем, в половине первого, когда на улицах царило обычное столпотворение. Офицеры расставили свои экипажи на всех углах, за какой-то час завершили операцию и потом рассказывали, что горожане онемели от изумления. Теперь глава еврейской общины Лимы дон Мануэль Баутиста Перес сидит прикованный к стене каменного мешка.
Франсиско слышал о нем еще в университете. И священнослужители, и миряне восхищались этим образованным и щедрым человеком, неустанно благодарили за пожертвования, а университет Сан-Маркос однажды даже устроил в его честь торжество, на котором присутствовали и преподаватели, и студенты. Мануэль Баутиста Перес много сделал для Лимы, снискав тем самым благорасположение вице-короля и городского совета, славился порядочностью и всегда вел себя как ревностный католик: исправно ходил к мессе, помогал устраивать праздник Тела Христова, причащался и исповедовался.