Житие маррана

Агинис Маркос

Тем не менее трибунал собрал показания тридцати сообщников, данные, разумеется, под пыткой, и обвиняемый во всем сознался. Да, он втайне иудействовал и возглавлял «преступную общину», члены которой считали его «оракулом еврейского народа» и называли кто старым капитаном, кто раввином. Мануэль Баутиста Перес проводил богослужения на верхнем этаже своего дома и обучал людей мертвому закону Моисея, но для прикрытия всегда держал на видном месте сочинения Отцов Церкви. Его хорошо знали, любили и уважали все единоверцы, в том числе и покойная Менсия де Луна.

Тюремная почта передает из камеры в камеру имя старого капитана. То, что он попал в когти инквизиции, — страшный удар, крушение всех надежд.

Франсиско

срочно зовет охранников и сообщает, что решил прервать голодовку, а потому нуждается в пище. Иезуит Андрес Эрнандес и францисканец Алонсо Брисеньо радуются, считая это своей заслугой, и спешат доложить судьям, что неподдающийся наконец-то встал на путь исправления. Но инквизиторы по горло сыты выкрутасами Мальдонадо да Сильвы. До него ли сейчас, когда в сети угодила такая крупная дичь!

Раввина ведут в пыточную камеру, надеясь сломить волю старика. Пленный ступает так величаво, что тюремный смотритель не отваживается дергать за цепь. Палач, встретив горделивый взгляд Мануэля Баутисты Переса, опускает глаза и делает вид, будто рассматривает кандалы на его руках и ногах. Не дав жертве опомниться, ее волокут на дыбу и рвут суставы, но истязаемый теряет сознание, и пытку прекращают: губить столь ценный экземпляр нельзя ни в коем случае. Старого капитана относят в камеру и препоручают заботам врача.

Через несколько дней Франсиско узнает, что с раввином стряслась беда, но какая именно, тюремная почта не сообщает. А случилось вот что: Мануэль Баутиста Перес каким-то чудом ухитрился спрятать в чулке нож и, едва оправившись, попытался совершить самоубийство — нанес себе шесть ударов в живот и два в пах.

136

Смерть старого капитана удалось предотвратить, но другой узник, сорокалетний житель Лимы Мануэль Пас, не выдержав истязаний и тягот заточения, все-таки наложил на себя руки. В докладе, отправленном в Супрему, нотариус сообщает: «Заключенный удавился на оконной решетке уму непостижимым способом». И тюремный смотритель, и инквизиторы терялись в догадках, как несчастному удалось привести свой замысел в исполнение: «Видно, ему подсобил нечистый, ибо человек без посторонней помощи такого сделать не может». Ну что же, решил Гайтан, значит, на грядущем аутодафе сожгут изображение и останки самоубийцы, а имущество его конфискуют полностью, до последней плошки. И судьи, и советники единодушно поддержали это предложение.

Франсиско просит, чтобы вместо хлеба ему давали кукурузу. В последнее время тюремное начальство буквально сбивается с ног, и бдительность его удивительным образом притупилась: приносят не только початки, но даже котелок и жаровню. Узник рад, что на него махнули рукой. За дверью, заложенной тяжелым засовом, закипает работа. Листья узник обрывает и прячет под койкой, рыльца оставляет на виду, а зерна варит. Аппетит пробуждается, сил прибавляется, тело вновь становится послушным, позвоночник — гибким. Затягиваются и пролежни. Правда, часто клонит в сон и слух пока не восстановился. Но Франсиско потихоньку выздоравливает, точно раненая птица, забытая охотником в поле.

Тем временем раввин с помощью знакомого слуги ухитряется послать записку своему шурину Себастьяну Дуарте, который тоже попал в тюрьму. «Все пропало, — пишет старый капитан. — Лучше покаяться, чтобы избежать пытки. Сопротивление бесполезно, оно только умножит страдания пленных». Зная независимый характер Переса, Себастьян Дуарте поначалу сомневается в подлинности письма, но потом все-таки решает последовать совету и покориться инквизиторам. «Разинули на нас пасть свою все враги наши. Ужас и яма, опустошение и разорение — доля наша», — вспоминает он слова из «Плача Иеремии».

Франсиско, отнюдь не огорченный отсутствием

внимания, связывает узлами кукурузные листья и плетет из них веревку. В камеру никто не заглядывает, только изредка приносят немного еды, иногда протухшей. Ночью он подвигает шаткий столик к стене, ставит на него скамеечку и осторожно взбирается на эту конструкцию. Левой рукой держится за потолочную балку, а в правой сжимает свой крохотный ножичек и принимается ковырять саманное подоконье вокруг одного из прутьев решетки. Сил хватает ненадолго, и работу приходится прервать. Франсиско спускается, стараясь не шуметь, расставляет мебель по местам, хотя маловероятно, что кто-то заявится к нему так поздно. Немного вздремнув, узник снова берется за дело. Его оконце смотрит во внутренний дворик, туда же выходят и окна других камер. Над крышей тюрьмы темнеет высокая внешняя стена.

Мало-помалу толстый прут начинает поддаваться. Франсиско трясет его, толкает, крутит, расшатывает и наконец вытаскивает. Смотрит на железяку, как на поверженного врага, и засовывает в щель за балкой.

Теперь надо проверить, выдержит ли веревка. Да, все узлы затянуты на совесть. Узник привязывает ее к одному из оставшихся прутьев решетки и высовывает голову наружу. Душистый ночной воздух, воздух свободы, пьянит. С трудом протиснувшись в узкую лазейку, Франсиско начинает медленно спускаться. Странное дело: казалось, камера находится глубоко под землей, так что сползти на твердую почву двора будет нетрудно. Но нет: под ногами зияет пропасть. Лабиринты инквизиции полны необъяснимых сюрпризов. Наконец, преодолев вертикаль, он опускается на четвереньки у стены, чтобы отдышаться. Настороженно оглядывается, втягивает ноздрями запах речной сырости — неподалеку протекает Римак. Удивительно: кругом никого — ни слуг, ни стражи, ни собак.

За многие годы, проведенные в тюрьме, Франсиско успел изучить ее как свои пять пальцев и знает, что кругом полно ловушек: ложные двери, тупики, ямы, прикрытые хлипкими досками и готовые в любой момент поглотить беглеца. Поэтому двигается он осторожно, старается обходить неровности и темные кусты. Вот и огород, квадратный участок, который возделывают слуги инквизиции. Не ведая о людских страданиях там, за решетками, овощи спокойно наливаются соком, их аромат кружит голову. Не удержавшись, Франсиско срывает помидор, легонько сжимает в руке, представляет, как круглятся красные бока под ярким солнышком, и с наслаждением вонзает зубы в сочную мякоть. Сколько же лет не прикасался он к живым растениям, не держал в пальцах теплые гладкие плоды? Узник крадется к боковому крылу. Нарисованный в уме план тюремных помещений не подвел: вот дверца, через которую негры ходят на огород. За ней кишка ненавистного коридора, освещенная красноватым светом факела. Слева — арка, ведущая к недавно построенным камерам. Где-то неподалеку слышатся шаги, и Франсиско вжимается в стену. Надо спешить, времени в обрез.

Все камеры похожи друг на друга, какую бы выбрать? Да хоть вот эту. Он осторожно отодвигает засов, входит, бесшумно закрывает дверь и жестами пытается успокоить двух перепуганных арестантов, которые вскакивают при виде незнакомца. Франсиско прижимает палец к губам, прислушивается: нет, все спокойно. Только кваканье лягушек нарушает густую, давящую тишину. Он достает огниво, зажигает вторую свечу и шепотом приветствует товарищей по несчастью. Но те не верят своим глазам: что за странное явление? Наверняка очередная уловка инквизиторов, спектакль, разыгранный, чтобы заставить их сознаться. И они сознаются. Один двоеженец, а другой — монах, тайно вступивший в брак. Франсиско разочарован. Не греховодники ему нужны, а люди, которые вскоре примут мученическую смерть за веру. Благословив обоих во имя Господа Всемогущего, он выскальзывает в мрачный коридор.