Житие маррана
Шрифт:
— Как мои жена и дочь? — В голосе заключенного слышится тревога.
Доминиканец, не поднимая глаз, отвечает:
— С ними все в порядке.
— Им угрожали? Их…
— С ними все в порядке.
— А что ждет меня?
Взгляды собеседников встречаются — в первый раз с начала разговора. Ответ брата Уруэньи звучит
— Поверьте, мне запрещено разглашать какие бы то ни было сведения.
Некоторое время они молчат. Снаружи доносятся звуки: стражники не отходят от двери, готовые предотвратить возможное (но крайне маловероятное) нападение ослабевшего от голода узника, закованного в цепи.
18
В семье воцарился траур. Хотя Альдонса и могла с легкостью доказать, что является исконной христианкой, она запятнала себя браком с новообращенным, которого арестовала инквизиция. И в жилах ее детей текла порченая кровь.
Дом пустел на глазах. Брат Бартоломе придирчиво руководил конфискацией. Содержание обвиняемого требует огромных трат, пояснял он. Перевозка, питание, одежда. И потом, в Лиме тоже приходится за все платить: за тюремную камеру, за ремонт и изготовление орудий пыток за услуги палача, за свечи, которые осужденные держат во время аутодафе. Где взять на это средства? Разумеется, у самих еретиков. Ведь они — средоточие зла, из-за них инквизиторы глаз не смыкают. Вот потому их собственность и изымается. Если по окончании процесса останется какая-то сумма, ее непременно вернут. «Ведь инквизиция учреждена не стяжательства ради, а исключительно для защиты истинной веры».
В самый первый день комиссар забрал все оставшиеся деньги. Потом явился снова и унес посуду и столовое серебро (включая то, что принадлежало несчастному Трельесу), однако глиняными кружками и тарелками, а также латунными блюдами побрезговал. На третий день настал черед картин на библейские сюжеты, покрывал, подушек и стульев с подлокотниками. Затем комиссар на неделю оставил семью в покое, поскольку не мог найти покупателей на конфискованное добро. Наконец монах пожелал осмотреть библиотеку, но почему-то забирать с собой ничего не стал, а велел Альдонсе сложить книги в сундук и запереть на замок.
— Да, — посоветовал он, — и заверни их в какое-нибудь одеяло, чтобы смрад, который эти сочинения источают, не осквернял дом.
Именно книги брат Бартоломе считал источником злополучий лиценциата Нуньеса да Сильвы. «Из них в его душу проникли тлетворные идеи и помутили разум. Не Божью истину содержат они, но измышления лукавого».
Альдонса внимала монаху с надеждой. Его властью мужа вырвали из дома, так, может, его властью и вернут. В руках брата Бартоломе была и судьба детей. Размер ущерба, нанесенного их семье, свидетельствовал о могуществе комиссара. А Альдонса была приучена склоняться перед сильными мира сего. Потому и склонялась перед доминиканцем, который в последнее время не уставал повторять, что желает им только добра. Тыкал
— Путь веры узок, но прям.
Потом сгибал толстый палец и продолжал:
— Еретические же заблуждения ведут по кривой дорожке.
Альдонса надеялась, что, если она станет слушаться и соглашаться, грозный комиссар замолвит словечко там, в Лиме, и суд проявит милость к отцу семейства. А потому завернула книги не в одно, а даже в два одеяла. Она ненавидела их, но брала в руки с нежностью, ведь над ними ее супруг просиживал долгие часы. «Нет, больше вы не будете отравлять наш дом», — прошептала Альдонса и с силой захлопнула сундук.
— Никто вас больше читать не станет. Ненавистные.
Брат Исидро неожиданно предложил возобновить занятия в домашней школе — чтобы отвлечься от тягостных мыслей. Диего был категорически против. Остальные колебались.
— Я посоветовался с братом Бартоломе, — пояснил мерседарий. — Он не возражает.
Диего вскочил, не скрывая гнева и отвращения.
— Брат Бартоломе не оставит вас, — продолжал монах, сделав вид, что ничего не заметил. — Поможет не сойти с пути истинной веры. Под его присмотром мы вернемся к ежедневному изучению катехизиса.
— Путь веры узок, но прям. — Франсиско ткнул в воздух пальцем, передразнивая комиссара.
— Если брат Бартоломе настаивает, мы согласны, — сказала Альдонса.
На следующий вечер ученики уселись вокруг стола. Но выглядели вялыми, подавленными и совсем не интересовались уроком. Напрасно брат Исидро перескакивал с одной темы на другую, чтобы хоть немного расшевелить своих подопечных. Наконец он предложил им почитать назидательные новеллы из сборника «Граф Луканор».
— Принеси-ка сюда книгу, — попросил монах Фелипу.
— В этом доме не осталось книг, — резко ответила Альдонса.
— Как так?
— Для нас они больше не существуют.
Монах принялся нервно тереть запястья, запустив руки в широкие рукава облачения.
— А вы что же, не знали? — удивилась Фелипа. — Разве брат Бартоломе ничего вам не сказал?
— Да, разве «святой комиссар» вам не сообщил? — криво усмехнулся Диего.
— Если кто-нибудь предложит за эти сочинения хоть какие-нибудь деньги, — зло проговорила Альдонса, — я охотно продам их все до единого. Хоть сейчас.
Только кто согласится тратиться на какие-то сомнительные и даже опасные фолианты? Пусть теперь плесневеют в сундуке под замком, раз навлекли на семью позор и не счастья.
Франсиско придерживался на этот счет иного мнения. Движимый тоской по отцу, он частенько прокрадывался в комнату, где стоял сундук, садился на пол и вспоминал папу. Под крышкой угадывалось немолчное биение тайной жизни, сквозь крашеные стенки струился ее мягкий свет. Там, внутри, легендарные личности, сотканные из слов, вели друг с другом тихие разговоры. Наверняка Плиний пересказывал впечатлительному Горацию главы своей «Естественной истории», а Давид вдохновенно пел псалмы архипресвитеру Итскому. Мальчик знал, что мать не поняла бы его, Исидро Миранда пришел бы в ужас, а Диего стал бы насмехаться.