Житие маррана

Агинис Маркос

? ? ?

Брат Уруэнья бормочет молитву. Франсиско глядит на него с нежностью и печалится, что гость скоро оставит его одного во тьме зловонной камеры, наедине с грызучими кандалами. Они вместе вспоминают месяцы, которые врач прожил в этом городе, переехав на юг страны из Сантьяго-де-Чили с женой Исабель Отаньес и дочуркой Альбой Эленой. Путешествие было похоже на то, что он проделал когда-то восьмилетним мальчуганом, покинув

вместе с родными оазис Ибатина и перебравшись в блистательную Кордову. Его отец тогда тоже чувствовал, как вездесущая инквизиция дышит ему в затылок.

— Святая инквизиция печется о нашем благе, — настаивает монах. — Я здесь, чтобы поддержать вас. Мы можем беседовать столько времени, сколько потребуется.

Франсиско не отвечает. Глаза его блестят.

— Вы же ученый человек и не можете так глубоко заблуждаться. Наверняка что-то смущает ваше сердце. Доверьтесь мне, и я обязательно помогу.

Франсиско пытается поднять руки. Ржавые цепи звенят.

— Откройтесь мне, — уговаривает его доминиканец. — Я постараюсь понять.

Для пленника эти слова — просто бальзам на душу. Первые человеческие слова с тех пор, как его увели из дома. Однако он не спешит с ответом, ибо знает, что ему объявлена война не на жизнь, а на смерть.

19

Какая-то тень легла на стол из рожкового дерева. Пятеро учеников и учитель вздрогнули: внезапное появление брата Бартоломе их напугало. Дальше занятия проходили под его наблюдением.

По окончании урока Альдонса, с трудом передвигая ноги, принесла комиссару чашку шоколада и пирог с инжиром. Диего извинился, забрал перо и тетрадь и ушел. Позже за ним последовали Исабель и Фелипа. Комиссар по этому поводу ничуть не расстроился, знай себе улыбался и гладил кота. А Франсиско остался: ему хотелось послушать, о чем монахи будут говорить с мамой. Мальчик уселся на пол и сделал вид, что внимательно рассматривает карту.

— Вы храните книги в надежном месте? — спросил комиссар, шумно прихлебывая шоколад.

— Я все сделала как велено.

— Это опаснейшие сочинения, — проговорил брат Бартоломе, набив рот пирогом. — И потом, их слишком много.

— А вот муж, — робко заметила Альдонса, — всегда сокрушался, что их слишком мало. Ничтожно мало по сравнению с библиотеками Лимы, Мадрида и Рима.

— Да ладно! — расхохотался доминиканец, плюясь крошками. — Что за нелепые сравнения! Тут вам не Мадрид и не Рим. Мы живем в глуши, где полно безбожников и прочих грешников. Здесь никто не заводит домашних библиотек. Вот еще вычуры!

То же слово — «вычуры» — употребил когда-то в Ибатине злобный коротышка брат Антонио Луке. Альдонса потупила опухшие от слез глаза.

— Видал я похожие собрания и в других домах… —

Брат Бартоломе отряхнул рясу и поднял брови домиком. — Да, вот именно. И все же… — он замолчал, откусил еще кусок пирога и запил его изрядным глотком шоколада.

— И все же… — вступил в разговор брат Исидро, помогая доминиканцу вернуться к прерванной мысли.

— Ах да. — Брат Бартоломе снова отряхнул облачение. — Я хотел сказать, что это довольно ценные книги.

Альдонса растерянно заморгала. Франсиско поднял голову от разноцветной карты и уставился на тушу в черно-белом одеянии.

— Ценные?

— Да, дочь моя.

— Раз так, я их продам, святой отец. Хоть сейчас, вы же знаете.

Брат Бартоломе похлопал себя по ноге, подзывая своего любимца. Кот выгнул спину, широко открыл горящие глаза и одним махом вскочил на колени к хозяину.

Доминиканец запустил пальцы в густую белую шерсть:

— Не будем спешить.

— Я не хочу хранить эту библиотеку в доме. Вдруг она навлечет на нас новые беды, принесет еще большее несчастье. В книгах яд, вы же сами говорили.

— Но если ты их продашь… — монах ласково теребил толстый кошачий хвост, — то рискуешь отравить покупателя.

Альдонса закусила губы и торопливо поправила прядь волос, выбившуюся из-под черной накидки.

— Но нам нужны деньги, — проговорила она с мольбой в голосе. — Мне семью нечем кормить. У меня на руках четверо детей. Только поэтому я и хотела продать…

— Мы что-нибудь придумаем. — Брат Бартоломе допил шоколад, смачно облизал изнутри края чашки и поставил ее на стол.

— Не знаю, что тут можно придумать, просто не представляю. — Тыльной стороной руки Альдонса отерла испарину, выступившую на лбу.

— Ладно, пока никому о них не говори. Так книги в сундуке?

— Да, да.

Монах наклонил свою огромную голову к самому уху женщины и прошептал:

— Следует подождать подходящего момента.

Какого такого момента? Альдонса ничего не понимала. Доминиканец пояснил:

— Подходящего момента, чтобы сбыть книги с рук. Или просто отдать, пожертвовать, обменять на что-то. Осторожно, чтобы никому не навредить.

— Неплохо было бы что-то за них выручить, — жалобно произнесла Альдонса.

— А что? Сколько? Пять монет, десять, двадцать? Разве ты умеешь торговаться? Ничего, я тебе помогу. Вы ведь со мной согласны? — обратился комиссар к брату Исидро, застав того врасплох своим вопросом.

Монах вздрогнул, и его глаза, как всегда в минуты испуга, выкатились из орбит и полезли на лоб.

— Разумеется!

Женщина взяла со стола пустую чашку и отнесла на кухню. Необходимо было заняться каким-то будничным делом — от этого монаха просто голова шла кругом. В кухне она принялась яростно щипать себя за руки: пусть страдает плоть, раз душа не может терпеливо сносить испытания. С физической болью справляться проще, и слезы от нее не такие горькие. Поплакав, Альдонса почувствовала облегчение и вернулась в гостиную.