Житие маррана
Шрифт:
Хирург взял блестящий ланцет и мастерски сделал на ноге глубокий круговой надрез. Однако мышцы оказались неожиданно крепкими. Пришлось кромсать их, как кусок жесткого жаркого. «Сукины дети!» — завопил отец Альбаррасин. Монахи стали молиться громче, стараясь заглушить поток ругательств, рвавшихся из уст настоятеля. В таз, предусмотрительно подставленный одним из цирюльников, хлынула кровь.
— Прижигатель! — приказал фельдшер.
Мартин вытащил из жаровни раскаленный добела шпатель, подал его хирургу, и тот сунул его в рану. Кровь зашипела и задымилась, а отец Альбаррасин рванулся так, что цирюльники чуть не попадали на пол, и снова разразился площадной бранью.
— Ножовку!
Подлекарь, стоявший справа, энергично
— Прижигатель!
Франсиско подал второй шпатель. Когда раскаленная сталь коснулась культи, приор заорал: «Вот дерьмо!» — и впал в глубокое забытье.
— Еще прижигатель!
Мартин подал инструмент, а Франсиско принялся мешать угли в жаровне. Теперь келья больше походила на кухню харчевни, провонявшую горелым мясом. Дипломированный хирург, держа в одной руке канделябр, а другой разгоняя клубы дыма, осмотрел срез и сказал, что можно бинтовать.
Монахи возблагодарили Господа за благополучное завершение операции, которая длилась минут шесть, не больше. Обугленную культю смазали маслом и всыпали порошок красного перца в ноздри больного, пытаясь привести его в чувство.
Вечером, как всегда в карете, прибыл врач Альфонсо Куэвас. Эскулап шел, так гордо выпятив грудь, словно пережитые братией потрясения увеличивали его гонор во сто крат. Он осмотрел приора, который дышал перегаром, но не приходил в себя. Пульс был слабым и прерывистым, тело покрылось холодной испариной, хотя после операций у пациентов, как правило, начинается жар. Пятна крови на бинтах не проступали, а значит, прижигание дало отличный результат Врач попросил показать ему образец мочи. «А его преосвященство не мочился», — ответили монахи. Тогда доктор Куэвас встал, в последний раз окинул взглядом бесчувственное тело и сообщил, что упорный недуг всех перехитрил и не вышел через рану.
Монахи удивленно загомонили.
Мартин опустился на колени и спросил, что надлежит делать с ампутированной конечностью. Врач извлек из кармана надушенный платок, обмахнул им нос и досадливо ответил: «Закопать, что же еще». Затем порассуждал о послеоперационных осложнениях и прописал какие-то зелья, которые следовало вливать в рот больного осторожно, по ложечке, чтобы он не подавился.
Мартин терзался сомнениями. Где похоронить ногу? Мулат бережно, как дорогую реликвию, завернул ее в кусок ткани. Ведь если приора причислят к лику святых, его нога будет обладать чудодейственными свойствами. Но с другой стороны, святой пока жив и может творить куда больше чудес, поскольку целое всегда лучше части. Монах нежно, точно младенца, прижал конечность к груди, отнес к себе в келью и в надежде на совет свыше положил перед образом Иисуса Христа.
Через некоторое время явился дипломированный хирург в сопровождении подлекарей. Они осмотрели перебинтованную культю и остались весьма довольны. Операция прошла без сучка без задоринки, работа сделана на совесть. Осталось дождаться, когда пациент очнется и начнет принимать пищу. Дипломированный хирург поинтересовался, куда дели отпиленную голень. Мартин задрожал, молитвенно сложил руки и упал на колени:
— Я сохранил ее как реликвию.
Хирурги разочарованно переглянулись. Они-то надеялись унести трофей домой и там препарировать в глубокой тайне от священнослужителей, не одобрявших подобных некрофильских экзерсисов. Реймсский, Лондонский, Латеранский и Туринский соборы, а также собор в Монпелье категорически запретили духовенству заниматься медицинской практикой, а врачам — рассекать трупы, ведь Ecclesia abhorret a sanguine.
Лукас Альбаррасин так и не очнулся, из объятий Бахуса перейдя прямо в мир иной. На лице его застыла блаженная улыбка, появившаяся после первых глотков спиртного,
76
Вернувшись в Кальяо, Франсиско открыл дверь без замка и засова, вошел и бросил на тюфяк котомку, где лежала смена белья и книга афоризмов Гиппократа. Лачужка была, как всегда, чисто прибрана, но санбенито на месте не оказалось. Гвоздь, на который дон Диего обычно его вешал, выставлял напоказ ржавую шляпку. «Наверное, папа в больнице», — подумал юноша.
Кончина брата Лукаса пробудила в нем беспокойство о здоровье отца. Морщинистая кожа, сгорбленная спина, сиплый голос, искалеченные пытками ноги — все это удручало до глубины души. И потом, ему не терпелось рассказать о последних часах приора и особенно о кровавой операции. Интересно, как поступил бы старый доктор на месте тех хирургов?
Дон Диего действительно был в больнице, и Франсиско вздохнул с облегчением. Ему страстно захотелось обнять этого до времени одряхлевшего, измученного человека, сказать, как он любит его, как жаждет перенять мудрый взгляд на мир и умение сострадать больным. Но отец внимательно ощупывал грудь очередного пациента, и юноше оставалось только терпеливо стоять в стороне, дожидаясь окончания осмотра. Наконец, заметив сына, Диего улыбнулся, подошел, ласково потрепал его по плечу и отвел в сторонку. Франсиско тут же принялся рассказывать о том, как помогал именитому хирургу.
— А какое решение принял бы ты?
— Даже не знаю… — дон Диего почесал в затылке. — Вспомни, что пишет Гиппократ: Primum non noscere.
— Но ведь без операции гангрена его бы доконала!
— Primum non noscere… Судя по твоим описаниям, настоятель был слитком ослаблен недугом, чтобы справиться с таким количествам спиртного, а уж тем более пережить ампутацию.
Франсиско подумал, что отец за последнее время тоже сильно сдал и невольно сравнил его с умирающим приором.
— Но нельзя же было сидеть сложа руки и смотреть, как он мучается!
Дон Диего прищурился.
— Добросовестный врач должен понимать, что не всесилен. За честолюбие докторов платит больной. Иногда единственное, что можно сделать, — это облегчить человеку кончину.
— Нет, папа, с таким мнением я согласиться не могу!
— В твоем возрасте я бы и сам с ним не согласился.
Лечебница Кальяо размещалась в темном здании с узкими пыльными оконцами. Стены были сложены частично из самана, частично из камней, а крыша крыта тростником да пальмовыми листьями. На полах трех просторных палат длинными рядами лежали тюфяки и циновки, рассчитанные на большое количество пациентов, в основном с травмами. В главный порт вице-королевства корабли прибывали после долгого плавания, а в море, как известно, может стрястись всякое. Также в больницу доставляли торговцев, мулатов и даже идальго, покалеченных в драках. Если у берегов Кальяо случалось кораблекрушение, лечебница заполнялась до отказа. Люди по двое, а то и по трое теснились на одном тюфяке, а тех, кому не нашлось места в палатах, укладывали в коридоре на солому. В такие дни рук катастрофически не хватало и приходилось призывать на помощь монахов и монахинь, чтобы раздавать еду, утешать отчаявшихся и выносить трупы. Именно здесь Франсиско и получил самый ценный клинический опыт.
Дон Диего устало присел на корточки возле человека средних лет с обширными ожогами на лице. Внимательно осмотрел его и сказал:
— Вроде затягиваются.
Пациент благодарно улыбнулся.
— Я опять наложу вам эту мазь, — врач обернулся к подносу, уставленному склянками с желтыми, красными, зелеными и белесыми смесями. Выбрал крайнюю, с луковым запахом, и обильно смазал мокнущие язвы.
— Это что, лук? — изумленно прошептал Франсиско.
— Ага!
— А может, лучше оставить ожог в покое, быстрее сам заживет? — насмешливо подмигнул юноша.