Житие маррана
Шрифт:
Ах, если бы духовенство не препятствовало инквизиции своей глупой щепетильностью! Уж оно-то, сведущее в законах веры, могло бы облегчить нам задачу. О, Пресвятая Богородица, сколько же прегрешений совершают Твои верные слуги, противясь нашим делам!
78
Траур по настоятелю доминиканской обители усилил неуверенность Франсиско в своем будущем. Его пребывание в крысиной келье, равно как и обучение в университете Сан-Маркос, целиком зависели от благорасположения брата Мануэля, который в свою очередь подчинялся воле каких-то могущественных тайных покровителей. Юноше позволили входить через главные ворота, а не через боковую дверцу, ведущую из храма во дворик с изразцами, но всякий раз, направляясь
Брат Мартин относился к нему с большой симпатией. Однажды, когда они вместе лечили монаха, до полусмерти искусанного пчелами, мулат похвалил помощника за то, что тот ни разу не пожаловался на келью по соседству с мусорной кучей, да еще полную крыс.
— Тебя поселили туда смирения ради, ведь ты еврей. А в моих жилах течет негритянская кровь, мы оба порченые, — покорно вздохнул цирюльник.
Франсиско не нашелся, что ответить на его прямоту. А Мартин продолжал, не сводя с собеседника кротких глаз:
— Господь послал нам этот крест, желая испытать нашу добродетель.
В другой раз они пытались облегчить страдания энкомендеро, которого поразил тот же загадочный недуг, что и конкистадора Писарро: все тело несчастного, даже срамные части, покрыли болезненные кровоточащие волдыри. Высыпали ужасные наросты и на лице — на носу, подбородке, лбу и ушах. Одни были поменьше, размером с орех, другие чуть ли не с куриное яйцо[58].
— Наш пациент считает, что Бог наказал его за жестокое обращение с индейцами, клянется исправиться и платить работникам вовремя, — по секрету сообщил Мартин.
Франсиско помогал ему вскрывать волдыри и присыпать их воспаленные края толченым голубиным пометом.
— Некоторые врачи полагают, что их не следует трогать, тогда они заживут быстрее, — заметил юноша, но на отца предпочел не ссылаться.
— Я слышал нечто подобное, — кивнул Мартин. — Однако же нам здесь велят использовать все доступные средства: мази, порошки и примочки. Как я, мулат, могу с этим спорить?
— А может, попробуем?
— И впадем в грех ослушания?
— Ради блага больного — не грех.
— Еще какой грех!
Мартин поплевал на пальцы и смочил волдыри слюной, ведь она, как известно, обладает многими лечебными свойствами. Сам Иисус исцелял с ее помощью страждущих.
— Одной слюны было бы достаточно, — не унимался Франсиско.
Мартин пристально посмотрел на своего помощника.
— Я вижу, тебя искушает бес строптивости.
Позже, уже вернувшись в аптеку, мулат добавил:
— Смотри, не сбейся с правильного пути. Твое своенравие огорчит Господа куда больше, чем вопли энкомендеро. Возможно, Всевышний хочет через мучения смягчить его жестокое сердце…
— Неужели Создателю действительно угодно, чтобы я вечно молчал, унижался и жил в страхе?
— Чем тебе послужить Господу, как не смирением, раз уж Ему было угодно, чтобы ты появился на свет с дурной кровью в жилах? Да и я тоже. Если вдуматься, в этом есть свои преимущества. Мы оба меченые и точно знаем, какой дорогой следовать: нам на роду написано покоряться. За то нас Бог и любит.
Франсиско слушал, задумчиво теребя бородку. Да, пути Господни неисповедимы.
— Твой земной отец глубоко привязан к тебе, вы часто видитесь, беседуете, — продолжал Мартин. — А вот мой родитель отверг меня еще ребенком, и правильно сделал. Разве мог испанский дворянин признать двух бастардов, прижитых с негритянкой? Он бросил нас, однако через несколько лет, видимо, наслушавшись похвальных отзывов о своих детях, вернулся, определил меня, восьмилетнего, в школу, а потом опять исчез. Но это даже к лучшему, ибо сердце мое обратилось к Отцу Небесному, который не оставит никогда. Я выучился на цирюльника, а повзрослев, ощутил призвание к монашескому служению и со временем был принят в эту обитель. — Монах похлопал Франсиско по колену. — Так что путь мой прям и сомнений не вызывает. Могу ли я требовать большего? Мне, грязному
— Надо же, никогда об этом не задумывался. Спасибо.
— Меня нечасто благодарят… Всегда рад помочь.
— Ты такой добрый.
— Во славу Божию!
— И благочестивый.
— Во славу Божию.
79
В закопченном котле булькала похлебка из картошки, кукурузы, капусты, перца, фасоли и вяленого мяса. Отец и сын время от времени помешивали варево. Наконец-то они могли поесть и спокойно поговорить, не забывая, однако, что в убогой лачуге и стены имеют уши.
У дона Диего выдался трудный день. В порт прибыл галеон, весь экипаж которого свалила неожиданная хворь: люди страдали кровоточивостью десен и множественными внутренними кровоизлияниями. Врач сумел раздобыть для них сушеных лисьих легких, обладавших прекрасными вяжущими свойствами, и паутины в качестве кровоостанавливающего средства. Но самое главное, он велел команде, изнуренной долгим плаванием, питаться как можно разнообразнее, чтобы восстановить силы.
Франсиско же принес из университета потрясающие новости. Их посетил вице-король в сопровождении бесчисленной свиты и гвардейцев. Его высочество хотел лично посмотреть, как идут дела в храме науки, и засвидетельствовать профессорам свое почтение, назвав университет Сан-Маркос жемчужиной Западных Индий и светочем знаний. Хоакин дель Пилар, однокашник и добрый товарищ Франсиско, уже видал подобные визиты и знал, что за ними стоит.
— Он сказал, что все это ерунда, много шума из ничего. Ни о какой инспекции или проверке речи не идет. Никого не интересует, как поставлено обучение, хорошо ли подготовлены преподаватели, как пополняется библиотека. Словом, визит, не имеющий собственно к университету решительно никакого отношения. Тогда ради чего все это? — спросил я. И Хоакин ответил: ради того, чтобы устроить очередное представление.
Дон Диего взял половник и наполнил миски вкусной похлебкой.
Хоакин дель Пилар был старше Франсиско, он уже сдал натурфилософию и теперь готовился к публичному экзамену на звание лиценциата медицины. Церемония обычно проходила в соборе, перед алтарем Богородицы Антигуа[59]. При одной только мысли об этом испытании у Франсиско захватывало дух: неужели и ему, сыну осужденного еретика, когда-нибудь доведется успешно завершить учебу, подтвердить свои теоретические и практические знания, ответить на все вопросы по любимому предмету, натурфилософии, и наконец предстать перед учеными мужами в качестве выпускника!
— Поверь, экзамен — всего лишь очередное представление, — рассуждал Хоакин. — По крайней мере, так мне спокойнее думать. Но на самом деле вся наша жизнь состоит из сплошных спектаклей. Вот смотри, — он начал загибать пальцы, — аутодафе — раз, шествия — два, инвеститура вице-короля или архиепископа — три. Да и избрание ректора университета ничем от них не отличается, сам знаешь: все пыжатся, произносят длиннейшие речи, полные гипербол, цветистых сравнений, посулов, угроз и неумеренных похвал. Может показаться, — продолжал он, — что ты, я или любой другой выпускник — главный герой публичного экзамена. Но если посмотреть правде в глаза, все мы только марионетки, без которых на сцене легко могут обойтись. Я уже рассказывал тебе, как все проходит: приносишь клятву перед алтарем, под высоким балдахином, украшенным флагами университета и Испанской империи. На кресле с резной спинкой восседает ректор. Будущий лиценциат идет за деканом и почтительно сопровождает его в храм, совсем как рехидоры, которые сопровождают инквизиторов перед чтением эдикта веры. И вот начинается церемония, то есть, прости, спектакль. Тебе предложат выбранные наугад отрывки из трудов, главным образом Авиценны и Галена, и велят прочесть и прокомментировать. На безупречной латыни продемонстрировать свои познания и глубокую приверженность учению светил медицины. А публика будет наслаждаться зрелищем, слушать и ждать, когда же ты наконец оступишься.