Житие маррана
Шрифт:
Врач потребовал плащ и шляпу, надел их и, выпятив грудь, как римский полководец после выигранного сражения, зашагал к выходу. Монахи почтительно расступались перед ним. Братья радостно заулыбались, из уст в уста запорхало слово «исцеление». Усилиями такого кудесника бес болезни скукожится и сгорит, точно таракан на жаровне.
Франсиско тоже вздохнул с облегчением. Придворный лекарь обладал талантом вселять надежду, даже если никаких реальных оснований для нее не было. Юноша еще не знал, что Куэвас все-таки применит свои решительные меры, а он получит возможность присутствовать при кровавой хирургической операции здесь, в старом монастыре, в двух шагах от университета Сан-Маркос.
70
Никогда
Денег инквизиции и средств, конфискованных у обвиняемых, не хватило, чтобы обставить все с пампой, которую обожают инквизиторы. Людишки, ожидавшие приговора, ничего серьезного из себя не представляли — так, всякий сброд, если не считать одного врача, доставленного из далекой Кордовы. Я еще обратил внимание, что он стоял, тяжело опираясь на костыли, и лично распорядился, чтобы после примирения с церковью его отправили на работу в больницу Кальяо: лекарей в здешних краях раз-два и обчелся.
Инквизиторы решили провести аутодафе в соборе, надеясь таким образом ввести в расходы моего союзника архиепископа Лобо Герреро и снова остаться в выигрыше. «В соборе? Ни за что!» — решительно заявил я. Интриганы, пряча свои истинные намерения за лицемерной заботой, сказали, что, если храм кажется мне неподходящим местом для церемонии, они охотно освободят меня от необходимости на ней присутствовать. Я обратил на них уничижительный взгляд, и на том разговор окончился. Тогда хитрецы стали наседать на моего духовника: пусть, мал, разубедит его высочество. Какая настойчивость, просто уму непостижимо!
Впрочем, оно и понятно. Ведь для чего устраиваются аутодафе? С одной стороны, чтобы нагнать страху, с другой — чтобы развлечь народ. Глашатаи загодя трубят о них на каждом углу. Но перед началом действа — нет, вы только подумайте! — представителям власти, как светской, так и церковной, положено сопровождать инквизиторов к месту его проведения, например на главную площадь. И это первое из унижений, которым они так любят нас подвергать. Вице-король должен идти бок о бок со святыми братьями, показывая тем самым, что ничем их не превосходит (вот вам второе унижение). Впереди шествует прокурор, неся знамя инквизиции (унижение номер три), а замыкают процессию судейские, рехидоры и представители университета. Прибыв на площадь, все рассаживаются на трибунах, но тоже строго по протоколу. Вице-король и инквизиторы занимают места на самом верху, под балдахином, еще раз демонстрируя свое равенство (четвертое унижение). Перед ними и по бокам размещаются прочие официальные лица, в том же порядке, в каком и шли. В первых рядах, то есть гораздо ниже судей-доминиканцев и прочих служителей инквизиции, сидят монахи других орденов (унижение пятое и, кажется, последнее). Обвиняемые, главное блюдо на этом празднестве, стоят напротив, а вокруг устроены сидения для остальных зрителей.
Когда мне впервые, еще в Испании, объяснили, как проходит церемония, я и представить себе не мог, какие страсти и амбиции кипят за этим ритуалом: каждый готов чуть ли не глотки другим перегрызть, лишь бы хоть чуть-чуть возвыситься. Всюду, где устраивают аутодафе, творится одно и то же: и в Мадриде, и в Новой Испании, и в Лиме. Некоторые притязания настолько нелепы, что просто диву даешься.
Все мои предшественники страдали от бесцеремонности инквизиторов, а те не переставали жаловаться, что монаршие наместники, мал, только и делают, что подрывают их власть. Причем по самым смехотворным поводам: справа или слева от вице-короля их усадили, одинаковые ли подушки подложили, и так далее в том же духе. А все почему? А потому, что любая, даже самая ничтожная мелочь свидетельствует о мере власти.
Поскольку я не пожелал, чтобы аутодафе за недостатком средств проводили в соборе, бессовестные вымогатели начали требовать у меня денежного вспомоществования. Я рассыпался в извинениях и ответил, что сам беднее
В конце концов сошлись на том, что церемония будет скромнее обычного. Глашатаи, конечно, расстарались, и народ повалил на улицы. На подсудимых напялили нелепые бумажные колпаки и санбенито, а в руки дали зеленые свечи. Тем не менее беготня между моим дворцам и дворцом инквизиции не прекращалась: негодники опасались, как бы я не сделал какой-нибудь неожиданный ход, дабы поставить их на место. К полудню процессия наконец выстроилась и направилась к зданию трибунала. Но сначала подсудимых провели под дворцовыми окнами, чтобы вице-королева могла взглянуть на них их-за занавесок. Пусть знают, что все должно проходить так, как желаю я, хоть они подавись собственной злобой. И подушки под ноги подложили только мне, вице-королю. Гайтану и Вердуго пришлось проглотить и это.
Однако же проклятые кляузники не сдавались. Моим шпионам удалось прочесть письмо, которое они написали в Супрему, сетуя, что из-за разногласий с наместником подготовка к аутодафе затягивается, а между тем некоторые отпущенные [52] очень слабы, могут не дожить до казни, и тогда церемония лишится своего великого назидательного смысла. Мало того, эти господа весьма неучтиво называли меня гневливым упрямцем и выражали опасения, что наше противостояние грозит скандалом, а то и смутой. Видите ли, по моей вине ситуация в вице-королевстве осложнилась и требует прямого вмешательства, ибо Супрема, конечно, всемогуща, но находится за морями, а наместник — вот он, и творит что ему вздумается.
71
Не вдаваясь в подробности, брат Мануэль объявил Франсиско, что его приняли в университет Сан-Маркос. Монах, как всегда, говорил монотонно, тем же бесцветным голосом, который звучал из исповедальни и вместе со всеми прегрешениями буквально вынимал душу, заставляя униженно каяться и клясться в приверженности истинной вере. Доминиканец добавил, что во время учебы Франсиско будет регулярно ездить в лечебницу Кальяо и практиковаться там под руководством отца. Растроганный подобным великодушием, скрытым за мертвенной холодностью, юноша последовал примеру Мартина: упал на колени и попытался облобызать брату Мануэлю руку, прохладную и влажную, как лягушачья лапа. Монах испуганно отстранился:
— Не смей ко мне прикасаться!
— Я только хотел выразить вам свою признательность.
— Бога благодари, — отрезал брат Мануэль и брезгливо вытер ладонь о рясу.
В стенах университета Франсиско открылся новый, ошеломительный мир. В тамошней библиотеке было множество книг, как знакомых юноше еще со времен Ибатина и Кордовы, так и других, неведомых. По дворикам прогуливались профессора естествознания, философии, математики, истории, богословия и грамматики. В храме науки витал дух Аристотеля, Ги де Шолиака, Фомы Аквинского и Авензоара. Узы традиций связывали его с древними университетами Болоньи, Падуи и Монпелье, с медицинскими факультетами Салерно, Саламанки, Кордовы, Вальядолида, Алькала-де-Энареса и Толедо. В течение полутора часов преподаватели читали студентам труды великих ученых, иногда прерывая чтение тонкими замечаниями. Некоторые имена Франсиско, к своей великой радости, уже слышал: Плиний, Диоскорид, Гален, Авиценна, Маймонид, Альбукасис, Герофил.
Он узнал, что Альбукасис, выдающийся хирург мавританской Испании, появился на свет в Кордове и описал свою врачебную практику в медицинской энциклопедии, состоявшей из тридцати томов и впоследствии переведенной с арабского на греческий, а с греческого на латынь. Новая встреча с Плинием потрясла Франсиско: с детских лет ему запомнились исключительно описания фантастических существ, а между тем это было далеко не главным, ибо книги древнеримского писателя оказались настоящим кладезем премудрости. В университетских аудиториях мысль не знала преград: трактаты отцов церкви изучались наравне с трудами дохристианских, мавританских и иудейских ученых[53].