Живая душа
Шрифт:
Тогда-то Настя и вспомнила про камень, лежащий в овраге за церковью. Громадный такой валун, розовато-сиреневый, искрящийся на отколотых местах. До войны, когда спрямляли дорогу, деревенские мужики — и Александр вместе с ними — откатили его и обрушили в овраг. Теперь камень почти утонул в земле, едва выглядывает из травы его сиреневая маковка. Валуны, лежащие на податливой почве, всегда уходят в землю. Впрочем, все ведь на свете меняется, только мы не замечаем — стареет вековой лес, река промывает другое русло, холмы сглаживаются.
Уйдет в землю и эта сиреневая глыба, уже обрызганная золотыми лишайниками, полузатянутая мхами… А что, если вытащить ее? Скульптор небось сообразит, как нужно обтесать и где ее поставить. Никаких привозных гранитов не потребуется!
Как только выпала свободная минутка, Настя побежала в овраг, еще раз внимательно осмотрела камень. Годится! Ей-богу, годится! Красив камень: по дымчато-розовой и сиреневой тверди — слюдяной накрап, будто дождевые капли замерзли и посверкивают на солнце.
И надо же подвернуться случаю — когда шла Настя обратно, увидела приткнувшийся у церкви бульдозер. А в кабине Толя, средний сын Клавдии, копошится.
— Что, Анатолий, машину новую получил?
— Как видишь, — сказал Толя гордо.
— А сильна ли машина-то?
— Это тебе не «Беларусь», — ответил Толя. — Не старые мои керосинки… Хочешь, теть Настя, баню твою перекувыркну?
— Баню-то я сама перекувыркну! — сказала Настя. — А ты мне камушек вытащи.
— Какой?
— Вон, из овражка.
— На что он тебе сдался?
— После скажу. Только буду всю жизнь благодарная, Анатолий…
— Для памятника? — догадался Толя. — Дак не пойдет. Он бесформенный.
— А я в городе, — сказала Настя, — около музея фигуру видела. Из такого же камня! В точности такой гранит, но, конечно, отесанный… И этот обтесать можно!
— Ладно, теть Настя. Не сейчас. Наряд у меня.
— Долго ли завернуть, Анатолий? Сделаем, коли ты рядом оказался. Это ведь… и твоему отцу памятник.
— Я не спорю, теть Насть. Я понимаю. Сделаем, но не сегодня, у меня наряд срочный.
— А польют завтра дожди? — закричала Настя. — Поедешь ты в овраг на своей новой машине, а? Упустим сухой денек, тогда что — зимы дожидаться? Или весны, когда полая вода овраг зальет до краев? Соображай!
— Может, его быстро-то и не вынешь, — пробормотал Толя. — Неизвестно, сколько провозишься…
— Эх, Анатолий! Твой отец не из пугливых был!
Уговорила-таки Настя парня. Рявкнул трактор, стрельнул дымом, эхо аукнулось в церкви.
— А, была не была, теть Настя!..
Шагает Настя за ревущим трактором и сама-то боится, сама не знает, удастся ли камень выворотить. Вдруг засел намертво? А вдруг окажется совсем не таким, как ей представляется! Ведь сколько времени утекло, сколько лет назад она камень весь целиком видела — разве упомнишь?
Срезал Анатолий дернину вокруг камня, пластами начал отваливать глину. Обнажается продолговатое
— Будем двигать, теть Насть?
— Давай!
Уперся бульдозерный нож в камень, лязгнуло, заскрежетало; рывками продергиваются под трактором гусеницы, кабина дрожит. А камень неколебим.
Орудует Толя рычагами, орет что-то, в грохоте и лязге слов не разберешь. Да и самого Толю почти не видно, синей гарью окутался трактор, оседающий в глину, прорывший гусеницами две глубокие борозды… Неколебим камень!
Выключил Анатолий двигатель. Оборвался рев. Дым рассеивается.
— Всё!.. Не пойдет. Время напрасно тратим.
— Как не пойдет?! — вскрикнула Настя.
— Бесполезно. Ты ж видишь.
— Толя, миленький, он пойдет! Вот увидишь! Пойдет, не может не пойти!.. Еще разок — и пойдет!
Железный рык, скрежет, искры стреляют из-под ножа. Заволокло гарью овраг. И в этой гари, в этом едком дыму вдруг шевельнулся камень… вдруг стронулся… и пополз, кренясь и вздрагивая…
Стоит Настя, глазам не верит, и кажется ей, будто она сама, своими руками выворачивала этот камень — и вот поддался он. Пошел-таки наконец!
На другой день, возвращаясь со скотного двора, столкнулась Настя с управляющим отделением. Ждал он ее, что ли? Заступил дорогу, хмурится, а взгляд прямо злой.
— Здравствуйте, — сказала Настя. — Опять я что-нибудь не так сделала? Опять виноватая?
— Не улыбайся! — управляющий повысил голос — Да, опять виновата!
— Эх, если бы знала, заставила бы Анатолия еще и дровишек себе подвезти. Семь бед — один ответ!
— Удержим с зарплаты, перестанешь смеяться!
— Удерживайте. Я-то, правда, надеялась, что люди спасибо скажут.
— Знала ведь, что трактор на другую работу занаряжен? Ведь знала?
Не успела Настя ответить. Из избы, у которой они стояли, выскочила Саня Коротаева, баба лет сорока, с веником под мышкой; застонала, запричитала. У нее такой голос, что не разберешь — плачет или ругается.
— Я бы тебя!.. Такую-сякую, виноватую… Из-за тебя все! Радуйся моим слезам! Смейся теперь!..
— Да что стряслось-то, господи? — удивилась Настя.
— Ступай отсюда! Не торчи под моими окнами, глядеть на тебя не могу!
— Расскажи толком, Саня! Что ты завываешь?
— Я те расскажу! Метлой тебя гнать! Чтоб духу не было!..
Саня Коротаева плюнула, подняла веник над головой да так с поднятым веником и ушла в избу, хрястнула дверьми.
— Что это с ней?!
— Муж у нее запил, — угрюмо буркнул управляющий.
— А я-то при чем?
— Из-за тебя запил. Плотников я вчера отправил — траншею досками обшивать…
— Ну?