Живая душа
Шрифт:
— Зачем я понадобилась-то?
— Сказано — садись!
— Сяду. Дальше что? — спросила Настя и принялась рассматривать дорожные знаки на плакате.
Недавно, перед сенокосом, в деревне состоялось общее собрание; прикидывали, как уложиться в сроки. Решено было, что пошлют в луга всех, кого только можно. Даже конторских счетоводов, даже служащих сельсовета. Вот тогда и вырвалось у Насти:
— Мелешева тоже посылайте! Авось пупок не надорвет, много ли у него службы?
Мелешев, сидевший в президиуме, с неожиданной легкостью
— Я пойду лучше…
— Протокол на тебя составляю! — Мелешев налегал на перо, и бумажный лист коробился, как береста. Приходилось пальцем придерживать.
— Что ж так долго?
— Опишем подробно. И как ты руку на совхозного рабочего подняла… И как самосуд устроила… И что из этого вышло.
— А что вышло?
— Беззаконие!
— Еще что?
— Человека едва паралич не разбил.
— Надо же! — удивилась Настя. — А еще одно перышко у вас найдется? Неохота без дела сидеть, я тоже бумагу составлю.
— На кого же?
— Да на одного милиционера. Опишу подробно — и как он воров ловит, и как на покосе, бедный, старается. И сколько часов в сутки занят.
Мелешев сидел сгорбясь, а тут распрямился, с треском расстегнулась пуговка на тесном мундире.
— Ты!.. Ты!.. Молчать!
— И какой он вежливый, опишу, — сказала Настя.
— Вон из кабинета!
— Теперь-то я и с места не тронусь, — она подвинула стул, села сбоку от Мелешева, локтем отпихнула пепельницу. — Ну? Где перышко-то? Время идет.
Вдоволь можно было посмеяться над тем, как опешил участковый, как перешел на вежливое «вы», как пытался сохранить достоинство в дальнейшем разговоре. Но Настя удержалась. И прыснула со смеху только в коридоре, уже захлопнув тяжелую дверь с табличкой.
Вот такой человек Настя. Вот такой у нее характер. А впрочем, надо бы рассказать еще о двух случаях. Они произошли минувшим летом, и Настя опять оказалась виноватой. Везет ей!
Раньше в Настину деревню добирались или на телеге, или речным путем. Недавно проложили шоссе, теперь из города валят и охотники, и рыболовы, и туристы. Приезжают на автобусах, на собственных машинах. Это бы и неплохо — деревня ожила, летом в ней многолюдно. Да народ-то прибывает всякий. Иных лучше в деревню и не пускать.
Особенно досаждают рыболовы. Мотаются по речному берегу на автомашинах, от заводи к заводи. Весной выйдешь на берег, а там будто танковое сражение прокатилось: земля исполосована колеями, рытвинами, везде торчат измочаленные ветки и хворост, который совали рыболовы под буксующие колеса. А на заливных-то лугах, между прочим, самые лучшие выпасы. Гибнут они.
Делать нечего — пришлось перегородить улицу. На верхнем конце деревни поставили шлагбаум, осталась дорожка лишь в нижнем конце деревни. Но по этой дорожке
Пасет Настя телят в загоне, вдруг видит — спускается от церкви трехтонка с городским номером, в кузове рыболовы горланят. Физиономии у них красные, разудалые. Небось подзаправились в пути.
— Эй, тетка, здесь до реки доедем?
— Валяйте, — подбодрила Настя. — Река близко!
Шофер тоже был под хмельком, газанул он с пригорка да и влетел в трясину, завяз по самое днище.
До сумерек завывала в болоте трехтонка. На своих плечах вытаскивали ее рыболовы. Удить было некогда…
Но среди городских рыболовов, как на грех, оказался родственник совхозного агронома. Прибежал в деревню жаловаться: «Где та баба, что дорогу показывала?! Это она виновата!»
— Правильно, — с удовольствием подтвердила Настя. — Я виновата. Ругаться желаешь? Давай ругаться. Ты начни, а я закончу… Давай, давай! Чего рот-то захлопнул?
Надвигается Настя на рыболова, а тот, наверно, почуял, что не по зубам орешек. Отчаянная эта тетка на все готова — хоть ругаться, хоть врукопашную идти.
Ушел рыболов, но по деревне все-таки раззвонил, какая Настя бессовестная.
И еще был случай. Посетило Настин телятник совхозное начальство — управляющий отделением и главный зоотехник. Поздоровались, осмотрели все, неполадок не обнаружили. Потом главный зоотехник и говорит:
— Завтра не выпускай телят в загон. Машина придет, мы голов десять отправим на мясокомбинат.
— Зачем?
— План, Михайловна, план.
— За счет телят план? Да какой дурень махоньких на мясо сдает?!
— Вот что, Михайловна, — официальным тоном говорит зоотехник, — помолчи. Несолидно это. Мы не на базаре. Приказано — выполняй.
— И не подумаю!
— Выполнишь.
— Нет! Если горит план, головой соображайте, можно из стада корову выбраковать. Бычка взрослого! А это же преступление — махоньких телят губить! Сколько они к осени мяса нагуляют, вы подумали?
— Не твоя это компетенция.
— Моя! Будущий план чем закроем? Опять телят сдадим? Прямо новорожденных? Я-то знаю, какой у вас план, товарищ зоотехник. На пенсию собрались, чихать вам на завтрашний день, только бы премию напоследок отхватить!
Повернулся главный зоотехник к управляющему:
— Отстраните ее от работы. Утром к восьми ноль-ноль будьте здесь. Лично отберем телят.
Зашагал к выходу главный зоотехник, а управляющий отделением поспешает сзади, на ходу руками разводит: «Ничего не могу поделать, Михайловна!»
Зоотехник даже не уехал домой, остался ночевать в деревне. Поутру снова нагрянул в телятник, впереди управляющего прибежал.
А телятник пуст. Из конца в конец пуст; одна лишь Настя в нем прибирается.