Живущий
Шрифт:
Он поделился со мной своей теорией во время терапии на Доступной Террасе.
Я не говорил тебе о Доступной Террасе? Это было наше второе — кроме холла с камерой Сына — секретное место. Официально терраса именовалась Зеленой, на старинный манер, но среди исправляемых это пышное название не прижилось, так что мы называли ее по-простому. Как ни забавно, Зеленая Терраса вовсе не была доступного цвета (на полу розовая плитка с черным узором, стены из розоватого стекла) — название, как нам объяснили кураторы, сохранилось с тех далеких времен, когда цвета «доступен» и «занят» имели дополнительные символические значения. Занятой цвет ассоциировался почему-то с физическим влечением («страстью»), а доступный — с природой. Одним словом, Доступная Терраса называлась доступной, потому что там стояли террариумы с питомцами. У каждого из исправляемых было по два-три любимца,
Не то чтобы мы по уставу обязаны были с ними разговаривать, нет, просто некоторые исправляемые, искренне привязанные к своим любимцам, всегда были не прочь с ними поворковать — остальные же полагали, что молчание будет расценено как равнодушие или даже жестокосердие, ну а ласковое слово, сказанное стрекозе или гусенице, пойдет только в плюс…. На Доступной Террасе не велась звукозапись, а кураторы лишь изредка поглядывали на нас через стеклянные стены, но мы знали, что если не будем общаться с питомцами, кураторам это станет известно. «Исправься: расскажи все куратору», «исправься: помоги товарищу в его исправлении», «исправься: ничего не скрывай» — Крэкер говорил, у них у всех то и дело выскакивают такие баннеры. Информировать куратора о подозрительном поведении товарищей — это естественно. Каждое слово, сказанное куратору, пойдет только в плюс. А молчание будет расценено как соучастие.
Одним словом, на Доступной Террасе всегда толклись исправляемые, и их голоса — монотонно-увещевательные, срывающиеся на фальцет от притворной или искренней нежности — сливались с жужжанием, писком и стрекотом подшефных питомцев. На Доступной Террасе решительно невозможно было уединиться или побыть в тишине, и именно поэтому терраса была нашим секретным местом. В толпе, где каждый что-то говорит своему любимцу, мы с Крэкером могли вполголоса обсуждать почти что угодно, не привлекая к себе внимания и не вызывая каких-либо подозрений.
…Именно там, на Доступной Террасе, где-то за неделю до эксперимента Крэкер развернул одну из мягких бумажных трубочек, положил ее на свою паучью ладонь и шепнул словно бы не мне, а питомцу:
— Смотри, я тут набросал кое-что…
У Крэкера был большой, пузатый, тонколапый паук, полностью подтверждавший правильность поговорки: «Питомец — второй хозяин». Они с Крэкером были похожи, они любили друг друга, у них был хороший контакт, на терапии Крэкер всегда брал питомца в руки и поглаживал его матовое круглое тельце, а паук блаженно подрагивал. Вторым крэкеровским питомцем была улитка, симпатичное беззлобное существо с трогательными подвижными рожками, но Крэкер ее презирал и плохо о ней заботился, она часто болела, и на стекле после нее оставался мутный слизистый след.
— …Это история нашего мира, — сказал Крэкер будто бы пауку; тот без любопытства потоптался на полуистертом бумажном квадратике и ушагал выше по Крэкеровой руке, в сторону локтя.
На бумажке была серия схематичных рисунков, соединенных между собой кривыми короткими стрелками. Я хорошо все запомнил. Несколько отдельных человечков (корявая подпись: «древние люди») — стрелка — голова человека с неприятной темной точкой в области лба (подписано: «цер. инсталляция») — стрелка — маленькая невнятная закорючка («начало формирования зародыша») — стрелка — что-то вроде яйца с недоступного цвета разводами внутри («развитие зародыша = великое сокращение») — стрелка — смешной многоголовый и многорукий монстр с погремушкой в одной из рук («рождение чудовища = число живущих становится неизменным»).
— Немедленно выброси эту гадость, — сказал я тихо и сладко, так, словно бы обращался к питомцу. — Избавься от этой бумажки, идиот ты несчастный. Сунь моему термиту, он ее быстро сожрет…
…Сначала, когда меня только поместили в исправительный Дом, в моем ведении были комар и муха. Я их не любил. Муха меня раздражала беспорядочностью перемещений, неспособностью сосредоточиться на какой-то конкретной цели и сделать выбор. После того как я сыпал ей сухой корм — пахнущие пряной гнилью бежевые шарики, — она долго кружила по террариуму, не в состоянии решить, с какого из одинаковых шариков начать свой обед…. Я не знал, о чем с ней беседовать, так что обычно просто желал ей приятного аппетита, а на прощание говорил «смерти нет». Она тоже не испытывала ко мне никаких чувств и, в отличие от мух других исправляемых,
Спустя год Эф сказал, что доволен тем, как хорошо я заботился о своих двух питомцах. Я проявил себя с лучшей стороны и теперь заслуживал поощрения: он позволит мне выбрать третьего питомца самостоятельно. Любой из видов, представленных на Доступной Террасе, на мой собственный вкус.
Из всех питомцев террасы мне по-настоящему нравился только жук— олень, он был любимцем одного из предпаузников, и я хотел было попросить Эфа, чтобы мне привезли такого же или, например, отдали этого, когда его хозяин временно перестанет существовать… Вместо этого я заявил, что хочу термита. «Одного»? — неприятно уточнил Эф, и я сказал ему: «Да». До сих пор не вполне понимаю, почему попросил термита. Наверное, просто из любопытства. Или, может быть, чтобы восстановить справедливость.
Колония термитов считалась украшением и гордостью нашего исправительного Дома (в неволе эти насекомые приживались далеко не всегда); под их нужды у нас было отведено отдельное помещение, смежное с Доступной Террасой, скудно освещенное и пропитанное запахом пластика и гнилой древесины. Там, в полумраке, в гигантском террариуме из затемненного полистирола, до половины заполненном землей, возвышался термитник. Он напоминал выщербленный ветрами и временем покосившийся замок, построенный до Рождества Живущего и населенный невидимыми древними духами. К моей немалой досаде, через мутный пластик невозможно было разглядеть подробности архитектуры этого замка. Что же до обитавших в нем «духов», термиты никогда не высовывались наружу, они всегда укрывались за стенами замка, и из всех исправляемых — в этом я и видел несправедливость — я единственный лишен был возможности следить за их жизнью. Термиты никогда не были под чьим-либо шефством, за ними ухаживал исключительно штатный энтомолог — он же и установил внутри термитника, на всех его уровнях и в каждом отсеке, множество микрокамер с прямым подключением к социоисправляемых. Так, чтобы всегда можно было посмотреть во втором слое прямую трансляцию. У меня не было социо.Возможно, поэтому мне и хотелось, чтобы у меня был свойтермит.
— Термиты — социальные насекомые, — сказал тогда Эф. — Но, полагаю, если мы дадим тебе одного, этот опыт для тебя будет полезным. Я обсужу этот вопрос с руководством исправительного Дома и энтомологом.
Они явно сразу же все обсудили в глубоких слоях: штатный энтомолог явился уже минут через десять и направился в термитный отсек. Проходя мимо меня, он отвел взгляд. Он выглядел раздосадованным, почти что взбешенным. Вскоре энтомолог вернулся, держа в руках небольшой, цилиндрической формы пластиковый контейнер с единственным термитом внутри. Он установил его на Доступной Террасе, рядом с террариумом моего комара. По-прежнему избегая смотреть в мою сторону и раздраженно кривя рот, он сообщил мне, что термит питается целлюлозой, термит слепой и бесполый, термит не выносит солнечного света и термит — социальное насекомое. Он сказал, это все, что мне нужно знать о своем новом питомце. После этого энтомолог выдал мне корм — серебристый пакет, наполненный влажными, пахнущими грибами и лесом опилками. Я уточнил насчет света — не будет ли термит страдать в своем прозрачном контейнере на Доступной Террасе, — и он неприязненно объяснил, что стенки контейнера выполнены из специального светозащитного материала. Потом он ушел, даже не сказав «смерти нет». Я удивился: раньше энтомолог относился ко мне хорошо и всегда был доволен здоровьем моих подопечных.
Помню, после его ухода целая толпа исправляемых собралась на террасе и обступила контейнер с моим новым питомцем — мне еще подумалось, что контейнер немного похож на прозрачную камеру Сына. Помню, все они долго, то закрывая глаза, то возбужденно переглядываясь, молчали, обсуждали между собой в социомое насекомое. А исправляемый под никнеймом Лисенок — он был туповат и плохо держал второй слой, часто озвучивал глубокие реплики вслух, — монотонным и громким голосом глухого воскликнул: