Живущий
Шрифт:
— Жалко солдата!
Спустя неделю я понял все: их взгляды, и этот возглас Лисенка, и раздражение энтомолога, и слова Эфа про «полезный для меня опыт». Термит, которого мне поручили, в термитнике принадлежал к касте «воинов». Передняя часть его туловища была покрыта твердым коричневым панцирем, словно закована в рыцарские доспехи. Его оружием были огромные, размером со все остальное его тело, серповидные челюсти-жва— лы — настолько громоздкие, что мешали ему самостоятельно есть. Всю неделю он провел в неуклюжей оборонительной стойке, повернувшись ко мне слепой бронированной головой, а задом — к отсеку с термитником, словно надеялся заслонить и спасти от меня родной замок. Он перестал жить на седьмой день от голода, на груде ароматных питательных стружек, которые я исправно
Крэкер сказал, там, в термитнике, таких солдат кормят термиты-рабочие содержимым своих кишечников: аккуратно выдавливают им прямо в рот переваренную целлюлозу.
Крэкер сказал, это знает любой исправляемый, любой, кто хоть раз смотрел прямую трансляцию, — любой, кроме меня.
Только тогда, глядя через прозрачный пластик на неживого питомца, я понял, что Эф конечно же заранее знал, чем кончится мое шефство над этим термитом. И энтомолог знал — потому и злился, жалел его…. Эф хотел преподать мне урок: одиночки обречены. Вне термитника не выживают.
Вне Живущего не выживают.
Я хорошо усвоил его урок. Я почувствовал себя униженным, жалким, беспомощным, как этот солдат, не способный сам проглотить свою пищу. Когда Эф через день после гибели термита пришел меня навестить, я не мог заставить себя посмотреть на него — не от обиды, а потому что стыдился встретиться взглядом со своим отражением. И когда Эф, примирительно и почти ласково, вновь предложил мне выбрать себе третьего питомца по вкусу («Тебе, кажется, нравится этот жук-олень»?), я сам ужаснулся, услышав, как отвечаю:
— Я хотел бы термита.
— Ты разве не понял, — монотонно загудел Эф, — термиты — это социальные насекомые, тебе стоило бы взять шефство над…
— Термит, — сказал я. — Только не солдат. Я хотел бы термита из другой касты.
Мне дали «нимфу» — изящную некрупную особь, отдаленно напоминавшую крылатого муравья. Ее крылья походили на тонкие лепестки фантастической полупрозрачной ромашки. В отличие от солдата она обладала полом (энтомолог, правда, не захотел сказать мне, каким, но я был уверен, что она девочка) и зрением. Первые три часа она жизнерадостно порхала по контейнеру, потом уселась на стенку и отгрызла себе оба крыла. Упавшие на дно контейнера, они перестали казаться серебристыми лепестками, потускнели и стали похожи на шелуху. Ее бескрылое тело напоминало тело того солдата, только без жвал и брони. Она отказалась от пищи, у меня появилось плохое предчувствие, а Крэкер сказал, что в термитнике таких нимф, как и воинов, тоже кормят переваренной целлюлозой рабочие особи. Но я старался убедить себя и его, что на этот раз все обойдется. Я повторял: раз жвала не заслоняют ей рот, ничто, кроме упрямства и лени, не мешает ей принимать пищу. Проголодается — будет есть… Она перестала жить через пять дней от голода, среди целлюлозы, как и ее предшественник-воин.
Убирая труп из контейнера, энтомолог сказал мне, что нимфы не могут питаться сами, потому что у них в кишечнике нет простейших Trichonympha Campanula, Leidyopsis Sphaerica, Trichomonas и Streblomastix Strix. Без их помощи термит не способен переваривать пищу. Эти простейшие живут только в кишечниках рабочих термитов.
— Ну что, уяснил наконец? — спросил Эф, глядя на опустевший контейнер.
— Да, — сказал я. — Уяснил. Я хотел бы рабочую особь….
Они умирали один за другим. Они умирали, я плакал над ними и требовал новых. Исправляемые (все, кроме Крэкера, он один понимал) смотрели на моих термитов как на мучеников, а на меня — как на ма— ньяка-убийцу. Энтомолог вообще перестал со мной разговаривать. Психолог проверял мою реакцию на ПВА через день (результат отрицательный). Администрация дома направляла официальные жалобы в ПСП и просила отстранить Эфа от обязанностей наблюдателя (ответ: «отклонить»). Ничто не менялось. Термит умирал, я просил нового, и Эф заставлял руководство удовлетворить мою просьбу. Почему? Он был такой же упрямый, как я. Он хотел, чтобы я первым сломался.
Вне термитника они не выживали.
У меня был рабочий термит, который в первый же день
У меня был рабочий термит, который построил в контейнере странную тонкую трубку, ведущую от дна к потолку, и замуровал себя в ней.
У меня был рабочий термит, который сначала хорошо кушал, а потом яростно, два дня кряду, пытался прогрызть свой контейнер, повредил кожицу и умер от ран.
У меня был рабочий термит, который сначала хорошо кушал, а потом перестал и умер, кажется, от тоски.
У меня был рабочий термит, который сбежал во время кормления и умер от света — его нашли неживым на полу у входа в термитный отсек.
У меня был рабочий термит, который умер по неизвестным причинам, мгновенно.
У меня был рабочий термит, который умер по неизвестным причинам, сначала долго промучившись.
Они умирали, но со временем я стал добиваться от некоторых из них чуть более продолжительной жизни. Двенадцать дней. Восемнадцать. Двадцать четыре. Месяц и один день. Месяц и два дня….
— …Сунь бумажку в контейнер, — проворковал я. — Если не хочешь, как Сын Мясника, попасть в одиночку.
— …Отдать мою схему термиту? Тогда я должен сначала переварить ее, что ли? — хохотнул Крэкер. — А то он подавится и помрет. Твои термиты не могут же жрать нормально!
— Дурак! — Я обиделся. — У меня давно уже только рабочие особи. Они прекрасно едят. А этот, — я легонько постучал пальцем по стенке контейнера, — этот, если и перестанет жить, то от старости.
Термит, который был моим тогдашним питомцем, побил все рекорды. Невзрачный рабочий, он жил в контейнере уже почти что полгода. Поначалу — как и многие его предшественники — он затосковал. Но уже через пару недель нашел себе дело. Из песка, древесных щепочек, слюны и фекалий он принялся возводить что-то вроде колонны. Покончив с этим, он надстроил поверх колонны (она доходила примерно до середины контейнера) словно бы часть косого дворцового свода, которая была похожа на фрагмент архитектуры термитника и, насколько я понял, в его фантазии являлась неким дистанционным дополнением к родному замку. По крайней мере, этот шершавый дырчатый свод наискось делил контейнер и был наклонен в сторону термитника. Верхушка свода упиралась в стенку контейнера таким образом, что от нее через Доступную Террасу можно было провести идеальную линию-дугу к куполу термитника. Если бы у термита была возможность продолжить свою работу, он бы так и поступил…. Закончив свод, он снова погрузился было в уныние — однако я догадался, как его подбодрить. Я просто слегка повернул контейнер против часовой стрелки, так, чтобы выстроенная моим питомцем часть свода оказалась устремлена не к термитнику, а мимо него. Он с готовностью принялся разрушать созданное и мастерить новый свод, направленный в единственно верном для него направлении… Так он и жил у меня, счастливо, месяц за месяцем, бесконечно выстраивая, разрушая и восстанавливая свой фрагмент замка.
У термита был отменный аппетит: я не сомневался, что Крэкерову бумажку он сожрет минут за пятнадцать, в крайнем случае, измельчит и пустит в дело, на строительство. Но Крэкер заупрямился.
— Тут важная информация, — пробормотал он. — …Лучше я спрячу… в надежное место… в тайник…
Тайник. Я уже говорил, что Крэкер повсюду устраивал тайники. Прятал свои записки даже в террариумах с питомцами: совал свои трубочки в рассохшуюся древесину, закапывал во влажный песок… Конечно, это было запрещено. Это было против всех правил. Он считал, что его не трогают потому, что он так ловко умеет устраивать тайники… Но я понимал: если они захотят найти, то найдут. Крэкера все еще не посадили, как Сына Мясника, в исправительную камеру в Спецкорпусе по од— ной-единственной причине: из уважения к его прежним заслугам. Все— таки он создал социо.Негоже запирать создателя социов стеклянной колбе, как бесполого слепого термита.