Жизнь с моей сестрой Мадонной
Шрифт:
Дверь открылась. Передо мной стояла Мадонна Номер Четыре (номер один — болельщица, номер два — серьезная балерина, номер три — барабанщица-панк). Я с трудом узнал сестру. На ней был очень странный наряд: черный топик, короткая красная юбка в складку, черные колготки, башмаки, черные кожаные браслеты со стразами. В спутанных волосах торчали какие-то лоскуты.
В зубах Мадонна держала испачканную, губной помадой сигарету.
Прежде чем я успел воскликнуть: «Но, Мадонна, ты же никогда не курила!», она решительно объявила:
—
Прямо и откровенно, без всяких экивоков.
Что ты хочешь сказать? Я все бросил в Детройте... Квартиру, работу, все... Ну и что... — пожала плечами Мадонна.
Увидев мое расстроенное лицо, сестра слегка смягчилась:
— Ну, можешь переночевать здесь на полу пару деньков, но это все.
Я был обескуражен.
Мадонна полезла в карман и достала таблетку.
— На, попробуй, тебе станет лучше.
Чувствуя себя настоящим провинциалом, я спросил, что это.
— Просто проглоти, — жестко сказала она.
Я взял у нее таблетку. Лишь потом я узнал, что это экстази, или МДМА, как их тогда называли.
Я обратил также внимание и на то, что в отличие от семейных праздников по крайней мере на этот раз она не стала язвить.
Следом за Мадонной я вошел в квартиру. Деревянные полы, причудливые карнизы — это была одна из тех довоенных квартир со множеством спален, которых так много в верхней части манхэттенского Вест-Сайда.
Мы вошли в открытую прихожую, которая вела в большую гостиную, заставленную сломанной мебелью. Справа находились кухня и еще одна комната, слева — тридцатифутовый коридор. Размеры квартиры меня поразили. Следуя за сестрой, я удивлялся, неужели здесь не найдется для меня места, но предусмотрительно молчал.
Спальня Мадонны оказалась третьей справа. Позже я узнал, что Мадонна только снимает комнату у неизвестного владельца, а квартира ей не принадлежит. В спальне вообще не было мебели — один лишь матрас, застеленный грязным голубым бельем. Матрас лежал на полу, прямо в центре комнаты. В одном углу я увидел раковину. С потолка свисала электрическая лампочка без абажура. Свет проникал в комнату через окно без занавесок. Из окна открывался безрадостный вид на кирпичную стену.
На полу валялись груды панковской одежды. Белые оштукатуренные стены потрескались. В комнате Мадонны не было никаких картин или украшений — только драный постер Сида Оишеза, приклеенный клейкой лентой.
Мадонна дала мне выгоревшее старое одеяло и подушку, отвела в гостиную и оставила в одиночестве. Я постелил одеяло на пол, но оно, к моему удивлению, куда-то поползло. Я поднял одеяло и понял, что слова сестры меня настолько обескуражили, что я не заметил, что компанию мне составляют примерно пять миллионов тараканов, кишащих на полу.
Впрочем, я настолько устал и отчаялся, что не обратил на них внимание. Я снова постелил одеяло и попытался заснуть. А тараканы
Если насекомые спать мне не мешали, то о людях, которые всю ночь приходили и уходили, я этого сказать не могу. Мадонна выглянула узнать, как у меня дела, и быстро исчезла. Что я тут делаю?
Я был шокирован и зол. Казалось, что сестра решила позаботиться обо мне и пригласила поселиться с ней на Манхэттене. Теперь же было ясно, что я ей совершенно не нужен. Мне было больно и обидно — добрая ведьма Глинда оказалась злой.
На следующее утро я постучал в дверь спальни Мадонны.
Через несколько минут она открыла. Глаза у нее были совершенно заспанные.
— Я не могу там ночевать из-за тараканов, Мадонна, — сказал я. — Ты должна мне помочь. Мне же некуда идти.
На секунду она задумалась, а потом взяла трубку телефона.
— Привет, Дженис! — сказала она. — Моему младшему брату Кристоферу негде остановиться. Может он пожить у тебя пару недель?
Я с замиранием сердца ждал ответа.
— Нет, здесь он остаться не может, — добавила сестра. — Я думала, что ему можно будет здесь поселиться, но об этом узнал парень, которому принадлежит квартира, и запретил кого-нибудь пускать.
Наконец-то я понял, почему Мадонна изменила свое решение.
И все же мне было довольно обидно, что она не удосужилась объяснить мне это сразу же. Я с облегчением понял, что она не собирается просто вышвыривать меня на улицу. А жить с Дженис Гэллоуэй, танцовщицей из Мичигана, которая училась в колледже вместе с Мадонной, оказалось очень весело. К тому же в ее двухкомнатной квартире на шестом этаже на углу Первой и Девятой совершенно не было тараканов.
Мы с Дженис питались консервированным тунцом и крекерами. По вечерам мы в наших танцевальных костюмах направлялись в гей-бар, который находился напротив, а днем исполненные надежд носились с одного просмотра на другой.
Я прожил в квартире Дженис около трех месяцев. В это время мы много общались с Мадонной. Вместе мы ходили на спектакли труппы Марты Грэм. Хотя Мадонна полностью забросила танцевальную карьеру и решила стать поп-звездой, хорошие спектакли ей по-прежнему нравились. Я любил проводить время с ней, но мне нужно было заботиться о собственном выживании. Самым важным для меня стал поиск работы в танцевальной труппе.
Наконец-то мне предложили работу в труппе «Le Group de La Place Royal» в Оттаве. Я позвонил Мадонне и сообщил ей новость.
— Ты правда думаешь, что тебе нужна эта работа? — спросила она. — Я имею в виду, это же не Нью-Йорк. Если ты хочешь стать танцовщиком, тебе не нужно туда ехать.
Копируя ее резкую манеру, которая со временем стала присуща и мне, я ответил, что она мне совсем не помогает, что у меня нет денег, что в Оттаве мне предложили 300 долларов в неделю — вдвое больше, чем получает большинство танцовщиков в Нью-Йорке.