Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

Солод Вадим

В соответствии с принятым законом были внесены соответствующие изменения в действующее законодательство. В частности, в ст. 31 Устава гражданского судопроизводства, в части отказа от практики рассмотрения мировыми судьями дел о предоставлении прав переложения музыкальных произведений для механических музыкальных инструментов, а также соответствующие поправки в Уголовное уложение, которые устанавливали, что дела о нарушении чужого авторского права должны возбуждаться только по жалобе потерпевшего и т. д.

Достаточно сказать, что в соответствии с Законом 1911 года авторское право на литературные, музыкальные и художественные произведения принадлежало автору в течение всей его жизни, а наследникам или иным его правопреемникам — в течение пятидесяти лет со времени смерти автора. К этой норме в России вернулись только в 1993 году, с принятием Федерального закона

«Об авторском праве и смежных правах».

В период с 1911 по 1915 год, руководствуясь положениями «авторского» закона, Россией были заключены двусторонние соглашения об охране авторского права с Францией, Германией, Бельгией, Данией, которые были вскоре отменены первыми декретами советской власти.

Поэтому советский период существования авторского законодательства можно смело назвать временем доминирования государственной собственности в ущерб собственности частной, причём в первую очередь связанной с результатами интеллектуальной деятельности, которые подразумевали исключительное право автора на их использование по своему усмотрению и любым способом.

Если Декретом ВЦИК от 29.12.1917 «О государственном издательстве» Государственной комиссии народного комиссариата по просвещению разрешалось объявлять государственную монополию на сочинения до пяти лет, срок охраны которых истек, и рекомендовалось «воспользоваться этим правом по отношению к корифеям литературы, творения которых перейдут согласно настоящему закону в собственность народа», то последующие документы или практически отменяли само понятие «авторское право», или существенно ограничивали его пределы.

При этот сам Декрет достаточно чётко формулировал конечную цель изменений: «Принимая во внимание создавшуюся от разных причин острую безработицу печатников, с одной стороны, книжный голод в стране, с другой, поручается Народной комиссии по просвещению немедленно приступить к широкой издательской деятельности. В первую очередь должно при этом быть поставлено дешёвое народное издание русских классиков. Сочинения тех из них, срок авторского права которых истёк, должны быть переизданы. Сочинения всех авторов, переходящие таким образом из области частной собственности в область общественности, могут быть для каждого писателя особым постановлением Государственной комиссии по просвещению объявлены государственной монополией, сроком, однако, не дольше как на пять лет. Комиссия обязана воспользоваться этим правом по отношению к корифеям литературы, творения которых перейдут согласно настоящему закону в собственность народа» [3.23]

Таким образом, основные идеи Закона 1911 года в определённом смысле продолжали работать вплоть до его окончательной отмены в 1917 году, когда СНК и ЦИК РСФСР приняли целый ряд новых декретов, задачей которых были фактическая национализация и установление государственной монополии на распоряжение произведениями науки, литературы и искусства. Но даже после формального прекращения его действия многие его положения активно использовались в советской правоприменительной практике.

Теперь Советское государство рассматривало институт авторского права как один из основных инструментов управления системой культурных ценностей. Уже 18 декабря 1917 года народный комиссариат по просвещению во главе с А. В. Луначарским внёс в Совнарком РСФСР проект постановления, касавшийся организации издательского дела и некоторых вопросов прав авторов, который был предварительно одобрен В. И. Лениным. Проект практически без изменений был принят ЦИК 29 декабря 1917 года как «Декрет о государственном издательстве», и с него, по сути, началось формирование новых принципов гражданско-правовых отношений между литераторами и советской властью.

В сопроводительной записке к законопроекту народный комиссариат просвещения отмечал, что «когда декрет войдёт в силу, народные массы смогут иметь за дешёвую цену произведения лучших писателей, критиков и учёных». В нём так же, как и в Декрете «О печати» от 28 октября 1917 года, использовались достаточно категоричные формулировки, как: «В тяжёлый и решительный час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, Временный Революционный Комитет вынужден был предпринять ряд мер против контрреволюционной печати всех оттенков… Буржуазная пресса — одно из могущественных орудий буржуазии, которое нельзя было оставлять целиком в руках врага в период революции, когда оно не менее опасно, чем бомбы и пулемёты. Вот почему были приняты „временные и экстренные меры пресечения потоков грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы победу народа буржуазная пресса“». В соответствии с Декретом подлежали немедленному

закрытию «органы прессы», которые призывали к открытому сопротивлению и неповиновению Рабочему и Крестьянскому Правительству, «сеющие смуту путём явно-клеветнического извращения фактов», призывавшие к деяниям «явно преступного, т-е уголовно-наказуемого характера» (Газета Временного Рабочего и Крестьянского Правительства от 28 октября 1917 года. № 1).

Союз русских писателей, куда входили известные литераторы 3. Гиппиус, Е. Замятин, В. Засулич, В. Короленко, Д. Мережковский, А. Потресов, Ф. Сологуб, П. Сорокин и др., не мог пройти мимо очередного проявления большевистского произвола, поэтому выступил категорически против такого радикального решения. В защиту свободы слова и печати возвысил голос в своём сборнике публицистических статей «Несвоевременные мысли» Максим Горький, его поддержал «адвокат нации» и правозащитник В. Г. Короленко, опубликовавший свои «Письмах к Луначарскому [199] ».

199

У этой публикации была отдельная история: 7 июня 1920 года В. Короленко встретился с А. В. Луначарским на митинге в Полтавском городском театре, во время встречи он попросил наркома спасти от расстрела пятерых местных жителей. Тот заверил, что сделает всё возможное, но на следующий день Владимир Галактионович узнал, что расстрел всё же состоялся. В ходе состоявшегося разговора обсуждались проблемы политики советской власти, с которой Короленко был категорически не согласен. В результате чего Луначарский предложил следующий вариант продолжения разговора: «…он-де [Короленко] пришлёт мне несколько писем, в которых откровенно изложит свою точку зрения на происходящие в России события…я по получении писем посоветуюсь с ЦК партии, удобно ли их печатать, причём за мною оставалось право ответить на них теми аргументами, которые я найду подходящими».

Либеральная интеллигенция совершила свою очередную ошибку, когда перепутала «кровавый царский режим» и вчерашних боевиков-экспроприаторов, которые пришли к власти в результате вооружённого переворота. По принципиальным вопросам большевики никак не планировали кого-то уговаривать и с кем-то договариваться.

Тем не менее практически сразу же после публикации новых условий сотрудничества появились однодневные «газеты-протесты» — это были такие оригинальные прокламации, написанные известными литераторами или же посвящённые им. Беспощадная к врагам демократии Зинаида Гиппиус в статье «Красная стена», опубликованной в одной из них, заявляла: «Будем трезвы, будем мудры, перестанем обманывать себя: уничтожение, истребление слова есть лишь частность, лишь следствие, одно из множества других, непобедимо вытекающее из первопричины… Да, наши протесты против удушения свободной печати, наши жалобы, наши возмущения, в каких бы горячих и убедительных словах они ни выражались, прямой своей цели не достигнут. В этом смысле они бесполезны. Так что же, молчать? Сидеть под подушками, вернее — под досками лежать, на которых сидят пирующие татары, и ждать? Нет, нет! Уже потому нет, что молчать мы всё равно не сможем. Когда режут — человек кричит, хотя бы это и было бесцельно. Нас режут, и мы кричим, и будем кричать. Вот и всё. А может быть, не дорежут. Может быть, не успеют…»

Несмотря на громкие имена инициаторов протеста, его практически никто не поддержал.

Первоочередной задачей принятых распоряжений был слом ранее существовавшей системы работы частных издательств. Большевикам необходимо было в кратчайшие сроки наладить выпуск дешёвых книг тех писателей, которые, как указывалось, были признаны идеологически верными и полезными для дела пролетарской революции, перевести авторское право на них «из области частной собственности в область общественности», прежде всего в интересах реализации государственной программы ликвидации неграмотности.

Если с произведениями, авторские права на которые, в соответствии с продолжавшими применяться положениями закона 1911 года, прекратились по срокам их давности, было всё более-менее понятно — они переиздавались без каких-либо формальностей, — то в отношении писателей, чьи книги только планировалось издавать, Декрет устанавливал государственную монополию сроком не более 5 лет, при условии, что Госкомиссия по народному просвещению найдёт, что указанное произведение представляет научную и художественную ценность. После истечения указанных сроков, то есть 15 лет для национализированных произведений и 20 лет для ненационализированных, такое произведение могло свободно издаваться, при условии подачи правообладателем соответствующего заявления в госкомиссию.