Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
С. 1220–1221), а следовательно, и право на получение содержания. Нуждающимся и нетрудоспособным родственникам автора, чьи произведения признавались народным достоянием, полагалось лишь содержание в размере прожиточного минимума (и то только до введения всеобщего социального обеспечения). О том, что речь идёт именно о монополии, свидетельствовал и сам документ, заключительная статья которого грозила ответственностью «как за нарушение государственной монополии» за самовольное издание, распространение и публичное исполнение произведений.
Законом в том числе предусматривался вариант, когда национальным достоянием объявлялось произведение ныне живущего литератора, в этом случае ему также выплачивался авторский гонорар по установленным государственным ставкам. Очевидно, что Декрет СНК РСФСР от 26 ноября 1918 года по своим положениям не
Идеологически неустойчивым авторам, то есть тем, чьи произведения не были причислены к достоянию государства, сохранялись все права по распоряжению ими.
Тем не менее этот декрет устанавливал норму о том, что «необъявленные государственным достоянием произведения не могут быть при жизни автора размножены и распространены иначе как по соглашению с автором». Для таких произведений был предусмотрен специальный 6-месячный срок авторско-правовой охраны, который исчислялся со дня смерти их создателя.
Издательства и театральные агенты мгновенно истолковали новеллы в законодательстве в свою пользу. Некоторые антрепренёры поняли позицию Наркомпроса как возможность вообще прекратить отчислять часть прибыли в качестве авторского вознаграждения как наследникам уже умерших авторов, так и вполне себе здравствующим драматургам.
В связи с чем народный комиссар А. В. Луначарский 23 ноября 1918 года был вынужден специально разъяснить, что, хотя наследственное авторское право уничтожается, но авторское право живущих драматургов, композиторов, писателей и художников по-прежнему остаётся полностью в силе.
По этому поводу в архиве ведомства имеется памятная записка о том, что государственные органы должны по-прежнему взыскивать указанные суммы через Союз музыкальных и драматических писателей [200] в доход государства.
Принцип приоритета общественного интереса над личным, который рассматривался уже в качестве доминирующего, в очередной раз получил своё развитие в Декрете от 29 июля 1919 года «Об отмене права частной собственности на архивы умерших русских писателей, композиторов, художников и учёных, хранящиеся в библиотеках и музеях», которым, в частности, отменялись все ограничительные условия, на которых бывшие владельцы архивов передали их в публичные музеи и библиотеки, а наркомат был наделён правом первого издания любых публикаций из этих архивов. Иными словами, были проигнорированы как права наследников, так и выраженная в завещаниях воля «умерших писателей, художников, композиторов, учёных и др. деятелей науки, литературы, искусства и общественной жизни», и более того, наследники лишались возможности влиять на процесс (время, место, объём и т. д.) обнародования хранившихся в данных архивах рукописей и писем, поскольку этим Декретом устанавливалось, что «право первого издания таких архивов и всяких извлечений из них принадлежит Народному комиссариату по просвещению в лице соответственного отдела Государственного издательства». Таким образом, снимая ограничения для себя, государство вводило их для всех остальных, в том числе и для исследователей, которым теперь позволялось пользоваться архивами только «с особого каждый раз разрешения Народного комиссариата по просвещению».
200
Организация была создана при непосредственном участии драматурга А. Н. Островского.
10 октября 1919 года был принят Декрет «О прекращении силы договоров на приобретение в полную собственность произведений литературы и искусства», согласно которому отменялись сделки, в результате которых издатель становился собственником произведения, который подтвердил чёткость проводимой государством политики в отношении интеллектуальной собственности. Трактовавшийся как освобождение авторов от «кабалы» дореволюционного закона, от эксплуатации издателями и как форма проявления коммунистического правосознания, этот
Логика партийной власти была понятна: необходимо было укрепить монопольное положение ГИЗ, ограничить конкуренцию «частников», но прежде всего важно было обеспечить тотальный не только идеологический, но и экономический контроль за издательской деятельностью. Даже в годы НЭПа — относительно вегетарианские, по мнению Анны Андреевны Ахматовой, — когда была временно разрешена деятельность кооперативных и частных издательств, их любая попытка самостоятельно напечатать классические произведения неизбежно наталкивалась на противодействие цензуры.
Так, например, в 1924 году ленинградскому кооперативному издательству «Время» был запрещён выпуск отдельной книгой рассказа Н. С. Лескова «Амур в лапоточках» в сугубо библиофильском исполнении и мизерным тиражом.
Уполномоченные органы осуществляли тотальный контроль за соблюдением любых, в том числе формальных правил: при малейшем отклонении от них, даже самом безобидном, тираж полностью изымался и передавался ГИЗ для дальнейшей реализации — вполне логично!
В каком-то смысле созданное в соответствии с постановлением СНК от 6 июня 1922 года Главное управление по делам литературы и издательств РСФСР (Главлит), помимо цензурных, выполняло ещё и функции агентства по авторским правам. В августе 1924 года было издано разъяснение к «Положению о Главлите», в котором говорилось: «Поскольку Республика уделяет колоссальное внимание воспитанию юношества, необходимо проявить особую чуткость к соответствующей литературе. Не следует пропускать книг с явно буржуазной моралью, с восхвалением старых бытовых условий и отношений, с описанием религиозных явлений. Эти принципы требуют деликатного применения, особенно в области исторической и классической литературы, в которой полно патриотизма и милитаризма, добрых царей, добродетельных богачей и т. п. На практике здесь возможны серьёзные ошибки, поэтому Главлит предлагает в сомнительных случаях обращаться с вопросами к нему».
Писатели, которые теперь находились в центре идеологической конструкции, построенной советской властью, стали настойчиво требовать от своих «кураторов» из ЦК ВКП(б) упорядочения оплаты писательского труда, защиты их исключительного права, развития системы самого авторского права, издательских договоров и т. д.
Итогом многочисленных и длительных обсуждений стало «Положение об основах авторского права», принятое в 1925 году, которое имело чётко выраженную политическую направленность. Председатель комиссии законодательных предположений при Совнаркоме СССР Владимир Антонов-Саратовский писал А. Рыкову — председателю СНК: «Особенностью нашего „национального режима“, установленного союзным законом об основах авторского права, является пункт „а“ ст. 4, который гласит: „Не считается нарушением авторского права перевод чужого произведения на другой язык“. Этот пункт закона, являющийся существенным отличием советского законодательства по этому же вопросу от буржуазных государств, имеет целью способствовать развитию как национальной, так и социалистической культуры национальностей, населяющих Союз. Наше законодательство сделало в направлении ограничения авторского права ещё один очень существенный шаг, выразившийся в отказе от защиты притязаний автора на разрешение или запрещение переводить его произведение на чужой язык и на гонорар за разрешение перевести его произведение на другой язык».
Относительная вольница в работе частных и кооперативных издательств в 1920-х особенно проявлялась именно в вопросах переводов иностранных литературных произведений. По словам О. Мандельштама, иностранную беллетристику в этот период переводили представители «дряблой, ничтожной и растерянной» социальной среды — «деклассированные безработные интеллигенты, знающие иностранные языки», в результате чего все иностранные писатели — «от Анатоля Франса до последнего бульварщика» — говорили по-русски «одним и тем же суконным языком». [1.131]