Жизнь замечательных людей по дзэну
Шрифт:
С дороги графиня Светлана Александровна спросила ванну, чтобы смыть пыль и грязь, а, возможно, и блох дорожных, наглых, как трактирные прислужники.
Ей тотчас же предоставили ванную комнату с огромной дубовой бадьёй подогретой воды, словно из недр земли выкачивали к приезду дорогой гостьи в корсете.
Графиня Круглицкая разоблачилась донага, только полезла по приставной серебряной лесенке в бадью, как вошли два молодых, статных лакея в белых париках с косицами, а парики политы пивом и обсыпаны первосортной белой мукой.
Лакеи
Графиня Светлана Александровна смутилась, сконфузилась, но не журила лакеев, не упрекала, не прогоняла в шею, не желала прослыть невежей, как пугало огородное!
НЕЗДОРОВОЕ
Помещик майор в отставке Семен Ипатьевич Рохальский долго и пристально наблюдал за рыбаком крестьянином Потапом, словно на Потапе заметил древнеримские письмена.
Потап с высокого обрыва Волги удил рыбу Семену Ипатьевичу на обед, как пошел без денег на ярмарку.
Рыба брала плохо – два пескаря и один ерш – что из них за расстегаи?
Помещик Семен Ипатьевич негодовал, но внешне вида не показывал, потому что слыл среди крепостных разумным рассудительным барином, как Царь-батюшка в деревне.
Потап из соломы и яблоневого листа скрутил цыгарку, прикурил и чадил нещадно рыбам и русалкам на потеху.
«Курит зелье? ну и пусть курит себе на здоровье, крепостной, — Семен Ипатьевич лениво следил за струйкой дыма и переживал, что скотницы не пошли купаться – он следил бы за ними, а не за дымом. – Дым крестьянину прочищает мозги, а умный и творческий крестьянин – подспорье в хозяйстве и барину барыш.
Но с другой стороны, с точки зрения Толкиена, Потап во время курения отвлекается на цыгарку, поэтому невнимательно следит за ужением рыбы мне для пищеварения.
Чем меньше рыбы, тем скуднее ужин для меня, тем меньше здоровья и услады после ужины.
Выходит, что курением Потап подрывает моё здоровье, драгоценное, как племенной бык!»
Семен Ипатьевич поднялся на толстые ножки, подошел к к Потапу, покачивался из стороны в сторону, как следил за кобылой у кузнеца:
— Куришь, Потап?
— Курю, барин! Охоч я до курения, как до работы!
— А, знаешь, ли, смерд, что курение здоровью моему косвенно наносит ущерб, словно саранча на горохе?
— Во как! – Потап почесал за ухом, извлек из волос яичную скорлупу (значит, лакомился яйцами с утра).
— Нездоровое это – курить! – Помещик Семен Ипатьевич в сердцах столкнул Потапа с крутого обрыва на острые камни и бревна – душа вон! – Дзэн!
НИЗМЕННОЕ
Искусствовед, культуролог, историк Андрей Михайлович Короленко слыл в свете большим знатоком и ценителем изящных искусств: от картин фламандских мастеров до поднятия ног в балете польского народного театра «Кобьеты».
На
В Санкт-Петербург удосужился приехать из Саратова знаменитый цирк братьев Гримм.
Андрей Михайлович долго уговаривал себя:
«Эка пошлость и низменность — цирк!
Услада для плебеев!
Низменное, трюки, дурной запах пота и конских копыт, как в аду! — но не сдержался: — Однако, я, как просветитель, как критик и знаток искусств обязан пойти и раскритиковать вертеп, чтобы неповадно стало Саратовским лиходеям культурную столицу осквернять дыханием слонов и тигров».
В субботу культуролог Андрей Михайлович торжественно облачился в фрак, белую хрустящую манишку, обтягивающие модные полосатые панталоны, похожие на лицо Французского шансонье Луи-Филиппа.
В назначенный час Андрей Михайлович обнаружил себя в цирке, среди плебеев (но встречались и прехорошенькие мамзельки, они строили Андрею Михайловичу глазки, с умыслом бросали в него конфетки).
Публика неприятно поразила искусствоведа и эстета в третьем поколении: по-купечески разодеты – ни фраков, ни цилиндров, ни лаковых штиблет, ни тросточек с серебряными набалдашниками.
«Быдло-с».
Но когда началось представление, эстет Андрей Михайлович увлекся чрезвычайно, словно слушал лекцию профессора Разумовского.
«Восхитительно! Ах, как отважны акробаты под куполом цирка!
Поразительно! Дрессировщик засовывает голову в пасть льва, словно зубы пломбирует!
Мужественно, отважно по-солдатски!
Иых! Досадно, что я давно не посещал балаганы и ярмарки, где связь с народом, а только в детстве с папенькой изволил на представление силачей сходить.
Силачи в полосатых купальниках, как девицы в Париже!»
Культуролог Андрей Михайлович растрогался, вытирал слезы батистовым платочком, рассматривал циркачек сквозь золотой лорнет, потирал бородку, хлопал в ладоши, сучил ножками, притоптывал, даже изволил свистнуть, как в детстве свистел, когда подглядывал за прачками в бане.
Но больше всего воображение эстета потрясла акробатка в лиловом трико и в серебряной манишке, словно по Лучу солнечному спустилась с купола.
«Уникальнейшая! Милейшая! Храбрая!
Романтическая особа! Не в пример изнеженным барышням из Летнего Сада, где под кустами пьют шампанское «Клико»!» — Андрей Михайлович расчувствовался, кусал губы, похлопывал себя по щекам и по ляжкам для прилива крови к жизненно важным органам – так эскимос оживляет замерзшего оленя.
Акробатка выделывала трюки, невиданные для балерин польского театра.
Эстет Андрей Михайлович проникся и по завершению представления пошел за кулисы, к циркачам – имел право, потому что – образованнейший человек и культуролог.