Жизнь замечательных людей по дзэну

Эсаул Георгий

Иван Евграфович прельстился игрой Анны Борисовны в погорелом театре и пригласил на ужин в кабак, где цыгане поют и пляшут с ручным медведем, похожим на японского городового.

Анна Борисовна не надула губки, оттого, что в кабак, а не в ресторацию: она знала, что в кабаках случаем больше денег, чем в самом наивысшем свете, где у графьев штопаные панталоны.

Артистка не прогадала, потому что купец Иван Евграфович гулял широко, с размахом русской реки Волга.

— Вы не поверите, дражайшая Анна Борисовна, сколь любопытным и испытующим сердцем часто случается

сердце купца, — Иван Евграфович не целовал ручку артистки, но подливал шампанское, что выше всех поцелуев и дифирамбов – так стог сена для кобылы важнее бриллиантового колье. – Вы мягкая, лишены всяческих предрассудков, и это – мне на потребу и увеселение, ибо женщина, пусть даже артистка погорелого театра, интриганка с, восстановленной хитрым медицинским способом, девичьей честью.

Иван Евграфович много говорил, а еще больше пил и вкушал от щедрот кабатчика, словно готовился к каторге на Колыме.

Анна Борисовна тоже кушала и пила впрок, откладывала (незаметно, она думала, что незаметно, от купца хлебА в переносную дамскую сумочку величиной с мешок арбузника).

От излишеств Анна Борисовна не заметила, как оказалась в неглиже на столе и лихо отплясывала среди бутылей с настойками и серебряных блюд со свинятиной, словно член Английского Парламента лорд Смит после приема у Королевы не помнит своих родных.

Танец Артистки пришелся купцу по душе, и следующим номером Анна Борисовна обнаружила себя совершенно голую в ванной в номере купца Ивана Евграфовича.

Нагота не смутила привычную артистку, а даже придала шарма, зажгла искру ночных увеселений с последующей оплатой.

Купец Иван Евграфович – благородный, несмотря на то, что – купец, сразу предложил Анне Борисовне за ночь золотой червонец, а в подарок от души – кольцо с бриллиантом, похожим на горошину Самарских гороховедов.

Кольцо с бриллиантом Иван Евграфович до поры до времени держал у себя на мизинце, чтобы не слетело, не утратилось, как вечная жизнь.

Анна Борисовна возликовала, воспряла духом – не ожидала столь щедрой награды, поэтому изображала в ванной русалку с веником между ягодиц.

Купец Иван Евграфович вельми смеялся, еще больше подливал и себе и душечке, отчего через час напились пьяными до грусти, и, как часто случается в хмельной компании, стали хвастать предками.

— Аз есмь благородных кровей, – купец Иван Евграфович кулаком (не сильно, иначе пробил бы сам себя) ударил в грудь. – Мой род от Пушкина и его арапа.

— Как же от арапа? – Анна Борисовна разбила фужер, но взяла новый. – Два мужчины не могут продолжать род, даже, если один из мужчин от арапа произошел, как Иванка из сажи выскочил.

Для деторождения необходима одна женщина с бедрами и увеличенными, как у козы Меки, молочными железами.

Спорили долго, даже отодвинули на потом постельные утехи с похрюкиванием и подпрыгиваниями до потолка.

К утру выяснили, что находятся в родстве, не далеком, не близком, но недопустимым для постельных игр, как кошка не совокупляется с собакой.

Третий граф по материнской линии от Анны Борисовны – отец бастарда, а тот, в

свою очередь – сын предка купца Егорова.

В унынии, но с обильными возлияниями, Анна Борисовна и купец Иван Евграфович восседали на ложе, но не прелюбодействовали, потому, что – родственники как Минин и польский царь Иозеф.

— Не соединимся! – купец Егоров разбил стакан о мраморную статую Венеры! – Дзэн!

— Несоединимое! – Анна Борисовна натягивала парик, а затем – затейливые кружевные панталоны (подарок князя Шереметьева). – Но дзэн позволяет несоединимое забрать, ибо это не убеждения против любви!

Анна Борисовна ловко сняла с пальца Ивана Евграфовича кольцо с бриллиантом, спрятала в чулке, захватила обещанный червонец и убежала в погорелый театр с добычей.

Купец Иван Евграфович долго сидел с молчанием, затем махнул рукой, крякнул, вызвал девок и цыган, поднял большой палец левой руки:

— Несоединимое!

ОТВЛЕЧЕНИЕ

Художник, действительный член академии художеств Иван Антонович Кустодиев очень стеснялся барышень, поэтому имел связи только с проститутками, словно отмывал грехи своего деда проказника.

Первое время картины уходили бойко: на ярмарках, в театрах, в салонах, где дамы напомаживают пятки, чтобы не скользили во время балетных прыжков.

Но уже третий месяц Иван Антонович сидит без барыша, картин накопилось – гора, а денег нет даже на суп с фрикадельками из конины – так страдает горец без форели.

К удрученному Ивану Антоновичу забежал с мороза расторопный художник Силантий Анфимович Вознесенский, удачник по жизни, художник с неотразимой уверенностью в своем таланте и в силе денег.

Силантий Анфимович с укором осмотрел бедный стол, мутную самогонку и дешевую женщину под балдахином, затем укорял Ивана Антоновича, журил, как кота Ваську:

— Что ж, друг милый, Иван Антонович, колышешься от бедности, а картины умные не рисуешь на продажу, словно возомнил себя римским патрицием в золотом шлеме?

Чайники изображаешь на картинах, медведей, натюрморты с убитой птицей, а не чувствуешь веянья времени, когда медведей съели, мясо уже не употребляют, а только – растительное, и чайники – дурной тон, все равно, что пукнуть на приеме у Кардинала.

— Что ж я нарисую, Силантий Анфимович? — Иван Антонович развел руки, да нечаянно в глаз пальцем заехал девке – пусть её, на то она и девка, чтобы в глаз ей ежедневно били. – Отворяется дверь в бесконечность, а я без денег и без рвения к оным.

— Голых баб рисуй! – Силантий Анфимович ударил тростью по ноге девки – пусть отрабатывает, гулящая. – Голые барышни всегда в моде, как абрикосы зимой.

Нынче в поветрии, когда графини себя заказывают в обнаженном виде на холсте, а затем холсты милым друзьям раздаривают, словно пирожки из золота.

Прорисовывай самое интимное у графинь, тогда – барыш тебе, как конокраду.

— Совестливо мне, — Иван Антонович пожурился, краснел, отводил глаза от друга, будто напакостил его жене. – Как это – голая женщина?