Жизнь замечательных людей по дзэну
Шрифт:
Свет исходил из глаз Елены Петровны, она горела, а глаза, глаза – источали.
Не совру, милейший, Петр Афанасьевич, что источали пламя голубое.
Разве Зизи источает?
Зизи по карманам ворует – неоднократно замечена, но меры не приняты, потому что красотка, да, а ножку как поднимает – Сахар Медович, а не балеринка.
Но Елена Петровна, если рядом с Зизи встанет, то Зизи никто и не заметит, так как в тень уйдет, подобной курьеру с плохой вестью.
Меня сразу завлекло в гостиную, а скажу вам, что приходил с визитом к
Обо всем забыл, когда Елена Петровна присела за клавесин, даже забыл о визите к князю Облонскому Дмитрию Александровичу, а визит давно намечался, подготавливался за изрядные деньги.
Не похвалю красоту и грацию Елены Петровны, много не скажу, но замечу только, что — поразительнейшая и уникальная женщина или девушка, подобной я не видел, а побывал во многих Государствах и краях нашей Родины, где на одного мужика сто ладных девок.
Своеобразный выгиб спины, и слова Елена Петровна не молвила еще дельного, а я уже видел, что у неё душа широкая, наша душа, и в душу правдивую провалится любой мужчина, пусть даже Государь Император.
Любой мужчина упадет к ногам Елены Петровны, упадет и не встанет, пока она не попросит ангельским голоском с медом и орехами в тембре.
— Слишком вы уже, Антон Павлович, увлечены-с! – академик Петр Афанасьевич добродушно посмеивался в воротник шубы, но видно, что рассказ о таинственной даме ему приятен и не назойлив, так пчела не сойдет с цветка, пока не соберет пыльцу (Джон Смит отчаянно мерз в парадном английском камзоле английского же сукна). — Согласен, что случаются девицы особенные, когда – ух!
Всякому кавалеру кажется, что девица именно для него рождена эта, потрясающие особы – на них Мир держится.
Я скажу вам, дражайший, Антон Павлович, что происходит подобное от грусти, ибо грусть женская затмевает и способствует, как китайская желчь.
Что мы с вами здесь переливаем столовое хлебное белое вино словами из пустого в порожнее, как два золотодобытчика делятся впечатлениями о золотых самородках?
Пойдемте же, немедленно, взглянем на Елену Петровну, так ли она хороша, как амфора.
— Слушайте, слушайте, друг мой, Петр Афанасьевич, хоть и робею перед красотой и благородством Елены Петровны, но поддерживаю ваше стремление, глубокое, как река Нева около Английской набережной.
Решительно покончим с мучительными разговорами и без колебаний, именно в том положении духа, куда поднялись, отправимся с рвением, и оно вознаградится пением графини Елены Петровны и созерцанием её честной красоты.
Два господина пошли от Джона Смита, а он с недоумением осматривал свои задубевшие руки, словно только что их пришил в лекарне Иозефа Штольца:
«Почтенные мужи бросили все свои дела Государственной важности и направляются созерцать!
Вот что значит русский Дзэн!
Куда я шел? Куда устремлялся, словно
За ними; и непременно буду принят у графини Елены Петровны, принят с почетом и обласкан, оттого, что посол великой державы!»
Английский посол Джон Смит без шубы и без калош побежал за господами – так устремляется уличный пес за тележкой мясника, с которой свисает колбаска.
ПЕРВОЗДАННАЯ
— Митюха, брат, посмотри, какая красота первозданная! – поручик в отставке Корней Иванович Боровицкий направлялся в свое имение, что получил в наследство от троюродной тетки.
Поручик умилялся всему, что видел вокруг: бабам, мужикам, полям, реке, лугам, деревьям, свежему воздуху, теленку и даже шелудивому псу, что грозно охранял муравейник. – Душа поёт, душа ликует!
И это всё моё, Митюха?
— Ваше, барин, ваше, как пить дать!
Вон от того, леса, что чернеет вдали и дальше – отсюда не видать, хоть ты в золотую трубу подзорную выглядывай, – кучер Митюха добродушно засмеялся, потому что баре любят, когда крепостные крестьяне довольные, как поросята возле чана с сечкой. – Владейте, пользуйте, барин, хоть баб, хоть мужиков, если к мужикам на военной службе привычные.
— Что ты мелешь, дурак? – поручик в отставке Корней Иванович Боровицкий добродушно усмехнулся в усы, нафабренные на всякий случай – вдруг, да графиня в полях встретится. – Где это видано, чтобы мужчина пользовал мужчину, как половую тряпку?
Вздор! Чепуха! Дурак!
— Поэт проезжал, зайцев ваших травил, так он стих рассказал:
«Кто не побрезгует солдатской задницей, тому правофланговый служит племянницей!».
— То – не поэт, то – Кузьма Прутков, дурень.
Мелет он чушь всякую, городит без оценивания, потому что не благороднее и не умнее господ офицеров, и проигрался в пух и прах в собрании, как институтка.
Вот и злится на служивых!
Эй, Митюха, а кто там по моему полю с ружьем и собакой бредет, как по своей гостиной?
— Писатель Тургенев Семен Евстахьевич, городская штучка, книжонки пописывает.
Забредает, куда ему подумается, говорит, что так вдохновение ищет.
— Быдло-с! Хам-с! – поручик Корней Иванович соскочил с дрожек, выхватил саблю, пистолет (серебряная рукоять, подарок графини Шереметьевой Анны Ульяновны): — Эй, ты, кто там ходит лугом?
Кто велел топтать покос?
Зарублю!
Писатель Тургенев Семен Евстахьевич остановился, приложил руку к козырьку охотничьей фуражки, всматривался в бегущего и вопящего поручика, и, очевидно, нашел в нем угрозу своему существованию, потому что быстро побежал от Корнея Ивановича в сторону чужого леса.
Когда писатель (из одной когорты с Кузьмой прутковым) скрылся в буераке, поручик подкрутил ус и радостно засмеялся, словно женился на богатой вдове:
— Эх, хорошо-то как!
Вот теперь красота первозданная! Дзэн!