Жизнь замечательных людей по дзэну
Шрифт:
Он привязал сено к голове жены, а солому – к её бедрам, будто помечал новобранцу нужные места.
Варвара Степановна с ужасом взирала на мужа и объясняла поступок его белой горячкой.
Но Иван Евгеньевич, потому что – бывалый, за пять минут разъяснил молодой жене суть сена и соломы, как азбуку академику прочел.
До утра из опочивальни слышались (с промежутками) приказы поручика Казакова:
«Сено!
Солома!
Сено!
Солома!»
Утром, когда муж утомленный заснул, Варвара Степановна выпила ковш ледяной воды и с мечтательной улыбкой прошептала,
— Сено! Солома! Поучительно! Дзэн!
БЛАГОРОДНОЕ
Граф Мурашко Валентин Петрович без объявления зашел в будуар своей жены Галине Алексеевне и нервно теребил край манишки, словно искал в ней ответ на животрепещущие темы спасения человечества и брачных уз.
Графиня Галина Алексеевна с неудовольствием посмотрела на мужа, но грубостей не наговорила, потому что воспитана в высших традициях лучших семей Санкт-Петербурга и Москвы.
— Сударыня! Помогите и исправьте, если я сделаю неосторожное замечание по поводу вашего фривольного поведения, словно вы не мужняя жена, а – муза Греческая.
Намедни вы изволили танцевать с поручиком Оболенским Петром Самуиловичем.
Он ангажировал вас на мазурку, что до неприличия крайне, а затем – на польку – высший позор для тех, кто понимает.
Граф Ермольский приподнял бровь и молча посмотрел на меня, как я отреагирую на духовные ваши отношения с поручиком.
У меня найдется множество соображений на ваш вчерашний поступок, но обрадуют ли они вас и меня в той должной степени, которая необходима для сглаживания отношений, как между кошкой и собакой.
— Граф, сознаюсь вам во всем откровенно, — графиня Галина Алексеевна пудрила носик, но на мужа не смотрела, что в высших кругах считается верхом неприличия. – От высшего наслаждения и новых впечатлений на приеме в честь китайского посла я получила расстройство нервов, но избежала хандры, хотя вы вводите меня в то состояние души, которое философ Дейнека называл отторжением, а поручик Оболенский – непостигаемым разумом несуществующего.
Ну и что же с того, что я оказала честь поручику Оболенскому с выпуклыми ляжками?
Ему скоро на войну, так пусть порадуется жизни рядом с первой красавицей столицы, красавицей, которую муж часто на час меняет на пустышек и дурнушек, тем лишает меня противодействия ощущениям и вводит в пугливую тоску ожидания, словно я не женщина с плотью и кровью, а – продавщица копченой рыбы.
Ваше дурное поведение, если и поддается объяснению, то это объяснение оставьте для кухарок, которым вы без брезгливости задираете юбки на головы и создаете тем самым новую моду.
Неопределенность ваших отношений и ожидание мучений и холодной кровати бросили меня в танец с поручиком Оболенским, и когда я танцевала, то представляла, что непременно в скором времени в Храме увижу сияние, а вы с мутными глазами встанете передо мной, все тело ваше заколышется желе, и тьма ваша прикроет от меня светлое и беззаботное чувство.
— Позвольте! Галина Алексеевна! Что вы себе позволяете, душа мон шер! – граф Валентин Петрович негодовал, как собака на привязи, когда рядом проходит
С ночи во мне установилась самая полная уверенность, что непременно, неминуемо вы не раскаетесь в содеянном танце, а возведете хулу на кристально чистого и возвышенного мужа благороднейших кровей.
Граф Валентин Петрович в болезни внезапно затрясся в сильнейшем гневе, не подобаемом особам из высшего света, но не мог с собой поладить – так рука убийцы тянется к горлу жертвы.
Порыв бешенства сорвал графа Валентина Петровича с места, словно жеребец закинулся со старта.
Граф Валентин Петрович напрыгнул на жену, будто он не граф, а крестьянин, который поучает нерадивую крестьянку.
Схватил за волосы, стащил графиню Галину Алексеевну с пуфика на пол и таскал по полу, со сладчайшим остервенением драл волосы, при этом желтая слюна слетала с губ графа, а золотые пенсне запотели от юношеского задора.
— Мерзавка! Нижайшая клятвопреступница и распутница!
Порочишь честь благороднейшего мужа, а я принят ко двору!
Граф Валентин Петрович возил жену по мраморному полу (итальянская плитка), ни на секунду не усомнился в своей правоте, а даже уверился, что так и должно, когда провинившуюся графиню наказывают, как мужичку.
Графиня Галина Алексеевна сначала, подобно половой тряпке, елозила за мужей, пребольно ударилась головой о ножку кресла (а-ля Людовик Пятнадцатый), но не кричала, не призывала к благоразумию графа и не призывала прислугу.
Вдруг, на удивление графа, графиня Галина Алексеевна извернулась, вывернула руки мужа, освободила волосы из захвата, вскочила на ножки, и, когда граф открыл рот для новой порции хулы и журьбы, схватила со стола подсвечник (работы мастера Фаберже) и драгоценностью ударила мужа по спине.
Граф Валентин Петрович от неожиданности с болью упал на пол, силился подняться, но графиня Галина Алексеевна мутузила его – так дерутся мужики на кулачных боях на Сенной площади.
Уже пошла у графа кровь из носа, выбиты три передних зуба (клык и два резца), заплыл правый глаз, а под левым наливался синяк иудейский, но графиня продолжала отчаянное:
— Мои предки благороднее ваших, граф Валентин Петрович!
Когда ваши запрягали, наши уже на троне сидели!
Дзэн!
УМИРОТВОРЕНИЕ
— Со второго куплета, пожалуйста, несравненный Александр Митрофанович! – графиня Лесовская Анна Дмитриевна грациозно облокотилась на клавесин (работа мастера Шуберта). – Лололо!
Ах, восхитительно, словно меня надули теплым воздухом.
— С величайшим моим удовольствием и уверениями в почтении! – граф Александр Митрофанович Шереметьев откинул фалды сюртука, пригладил черные волосы, подкрутил усы и опустил изящные благородные пальцы на клавиши слоновой кости – так кошка ночью осторожно пробирается между кувшинами с молоком. – Извольте! Второй куплет, как с листа!