Жизнь замечательных людей по дзэну
Шрифт:
— Творческие особы! Увлечены! – граф Задумов приглушил голос до минимума, словно шептался за тонкой стенкой опочивальни Императрицы. — Капризы ихние, вот за капризами ничего и не видят!
Граф Карл Гансович смолчал, барабанил пальцами по бокалу, выбивал свадебный марш.
Вдруг, он порывисто вскочил, поправил безупречное, жабо, силился на слова или на дело, но не удержал равновесия и полетел с мостков в воду.
За ним – егерь (чтобы барин не бранил за неухватистость и несамопожертвование).
После короткого раздумья в
Девицы Мими и Зизи обернулись на шум, крики.
Завизжали, прикрыли как можно и что можно маленькими ладошками и побежали в камыши, словно за ними акробат бессмысленный гнался.
Впрочем, граф Задумов Фриц Оттович не заметил в девицах прыткости и поспешания, а вроде бы мелькнула легкая досада на личике Мими (или Зизи?).
— Ах, что это у нас?
Что уж тут за рыбалка с медведями! – граф Клейнмихель Карл Гансович с раздражением вышел из воды на берег, махнул рукой, пригладил мокрые волосы, словно успокаивал себя после дебатов в Государственной Думе: — Не обмануло предчувствие! Дзэн!
ХОЛОПСКОЕ
— Авдотья! Поди-ка в гостиную, милейшая! – граф Шереметьев Андрей Ефимович постучал серебряной ложкой по золотой тарелке: — Что ж ты, воруешь?
Почему ложка в борще не стоит?
Борщ-то ненаваристый, обворованный!
— У кого не стоит, а у кого – стоит! – Авдотья неспешно подошла, воткнула в борщ ложку: — Гляди, барин!
У меня всё стоит!
— Пошла вон! – граф Андрей Ефимович прогнал кухарку, с удовольствием вкушал борщ, словно три дня на приступе Исмаила не кушал.
Когда наелся до отрыжки, выпил столового хлебного белого вина с ледника:
— Не холопское дело обсуждать, что у графа стоит и где стоит! Дзэн!
ПОУЧИТЕЛЬНОЕ
На плацу капрал Ефимов натаскивал новобранцев – так егерь натаскивает молодых борзых на волка.
Новобранцы – дюжие парни, косая сажень в плечах, но глупы до грязи.
Не понимают команд, даже во фрунт не встанут, словно им оглобли засунули в глотки.
Поручик Казаков Иван Евгеньевич с горькой усмешкой наблюдал, как мучается капрал с новобранцами, будто первый раз гоняет баранов.
— Что ж ты, каналья, сено-солому им не дал? – К концу часа поручик не выдержал, подбежал к капралу, словно барышня к конюху, врезал кулаком в морду капралу, и пока тот вытирал кровь, кричал, поучал: — Они на тебя зенки выпучили, таращатся, как собаки, которые гадят в мешок с мукой.
Сено-солому им, быдло!
Через пять минут всё уладилось, как на приеме в Зимнем Дворце.
К правой руке новобранцев привязан пук сена, к левой – семафором пук соломы.
Сено и солому деревенские парни понимают: сено дома с голодухи ели, а на соломе девок тискали.
— Направооооо! Сено! – капрал командует, как в трубу Иерихонскую.
Солдаты –
— Солома! Налевоооо!
Вечером утружденный поручик Иван Евгеньевич пришел домой, к молодой жене, дочери купца Варваре Степановне.
Варвара Степановна – славная жена, уже месяц живут душа в душу, как голубки.
Красивая, статная – кровь с молоком, русая коса до пола, взгляд прямой, щеки горят гранатовым румянцем.
— Что ж вы, Иван Евгеньевич, устали с трудов праведных? – Варвара Степановна пригласила мужа к столу: наливки, водка, селедка, кабаньи потрошка, запечённые караси, гусь, телятина и красное вино. – Откушайте, Иван Евгеньевич!
Вы же с пониманием на службе, а дома — с любовью, как соловей на ветке.
О соловье Варвара Степановна выучила в гимназии, потому что – культурная, образованная, не то, что солдаты с сеном и соломой.
После ужина с обильными возлияниями поручик Казаков, потому что – рубаха-парень, потащил упирающуюся (для проформы) жену в опочивальню, на мягкие перины, как в снег бросил.
Вроде бы хорошо шло, с ладом, но закручинился поручик, присел на кровати, спустил на пол ноги и закурил трубку Мира.
— Эка вы, Варвара Степановна!
Нет в вас изобретательности в кровати, словно вы не изучали труды итальянца Леонардо Давинчи и русского изобретателя Кулибина.
Кулибину Императрица своё благоволение пожаловала за изобретательность!
— Что это на вас нашло, Иван Евгеньевич, словно вы ополоумели после удара шашкой по голове? – Варвара Степановна натянула фамильное одеяло до подбородка, скрывала открытое. – Зачем же я в постели крылья приделаю и с крыльями спрыгну на пол?
В нашем селе изобретатель кузнец Микитка сладил себе крылья, забрался на колокольню и сиганул с неё, словно птица.
Морду разбил, рубаха и портки в клочья – стыд и срам!
Чудом выжил, потому что на козу свалился!
— С крыльями в постели? Высоко! Возвышенно, но это для графьев! – поручик Казаков шутливо толкнул жену в бок, ластился, как кот к старушке: — Смотри, как ты испугана, словно черта под юбкой нашла.
Я заласкался, как дитя, а надо бы строгость проявить в постели.
— Научи, милый друг, Иван Евгеньевич, что я должна изобрести!
Но только пошлости не предлагай служивые!
Я – твоя жена, женщина стыдливая и строгих устоев, как владычица морская.
— Гм! Как же без пошлостей, душа моя, в этом деле? — Иван Евгеньевич принужденно положил руку на бедро жены, вот, ежели сюда…
— Так не научите, потому что стремления ваши видны и пугают меня, как большая рыба! – Варвара Степановна сбросила руку мужа, горела конфузом. – Я предвкушала наслаждение любить понятливо и не мучить вас и себя изобретательностью, но теперь вижу что мои подозрения…
Поручик Иван Евгеньевич не дослушал жену, выбежал в сени, вернулся с сеном, соломой и пеньковой веревкой, как на плацу побывал.