Жизнь
Шрифт:
На мой рассказ столяр хмыкнул и задал кучу вопросов. Начиная от «для чего эта штука?» и заканчивая «из какого дерева желаете?». И если про то, для чего коромысло нужно, я рассказала подробно, то все остальное оставила на откуп мастера.
Первое коромысло было готово через две недели… Конструкцию пришлось дорабатывать и вносить множество изменений, которые я не учла сразу. Оказалось, просто гнутую жердину носить на шее неудобно. Больно. Пришлось переделывать. Стесывать среднюю часть. Потом оказалось, что само коромысло слишком тяжелое, и мы с Васиком решили, что концы тоже можно немного стесать,
Готовое коромысло я несла домой с гордостью, предвкушая какой восторг вызовет «странная штука», как ее называл Васик, у женщин. И как они захотят себе такое же.
Когда я затевала всю историю с коромыслом, моей целью было облегчить работу себе. Но пока мы делали и переделывали его, доводя до совершенства, я начала осторожно мечтать, что смогу бросить работу в харчевне и начну на коромыслах зарабатывать. Васик будет их делать, а я продавать. И ему хорошо, и мне не дурно.
Оставалась самая малость — заинтересовать покупателей так, чтобы они готовы были выложить полтора филда за коромысло. Эту цену я определила, как розничную. Чуть дороже табуретки и чуть дешевле косы. Васику буду платить филд, он же будет делать мне коромысла из своего материала. А по шесть гринок себе оставлять.
Я специально подгадала время, когда у колодца на улице соберется толпа женщин, чтобы провести презентацию перед большим количеством народа. Ведра на крючки зацепила, коромысло на одно плечо подвесила и выплыла из ворот павой… У Селесы свой колодец был, но разве же там меня кто увидит?
Иду я, ведра покачиваются, поскрипывают. Рыжие волосы в косу заплела, платье нарядное надела, у Селесы выпросила. Чуть великовато, но ничего, передник белоснежный повязала и платье теперь не болтается, и красоты виду своему добавила.
А бабы пустоголовые, вместо того, чтобы на меня смотреть, попами ко мне повернулись и обсуждают что-то громким шепотом. Увидела в кучке Лезу, жену Васика, и грешным делом решила, что обо мне с моим коромыслом болтают. Иду, улыбаюсь во все тридцать два зуба, барыши будущие подсчитываю.
— Елька, — заметила меня Леза, рукой махнула подзывая, — поди сюда скорее!
А меня дважды звать не надо, я уже рот на ходу открыла, чтоб быстрее речь приготовленную произнести.
— Елька, Селеса говорила, ты грамоту разумеешь? — спросила меня Леза, когда я подошла.
— Разумею, — кивнула. — И не только грамоту, смотрите, какое я коромысло придумала. Теперь воду носить легко будет. На плечо повесила и понесла.
— Ты этой своей штукой, — нахмурилась жена Васика, — мужа моего замучила, теперь к нам пришла? Не нужны нам никакие «коморылсы» — исковеркала она слово то ли нечаянно, то ли нарочно, — мы и руками быстрее натаскаем… Верно, бабоньки?
Бабы закивали с усмешкой глядя на меня и на «коморысло»
— Ты, Елька, скажи лучше, сумеешь письмо прочитать, которое Керке-солдатке от мужа пришло?
— Смогу, — пожала я плечами и протянула руку, — давай, прочитаю.
Бабы расступились, и вперед вышла маленькая, щуплая женщина. Она вытащила из-за пазухи сложенный лист и протянула мне:
— Вот… вчерась пришло. Моченьки нет, хочу знать, когда он домой вернется. В прошлый раз писал, что скоро…
Я развернула листок, пробежала глазами по написанному. Почерк у солдата был ужасный. Курица лапой лучше пишет. А ошибки хуже, чем у первоклассника. Да и само письмо умещалось в три строчки. Я невольно фыркнула.
— Что?! — насторожилась Керка-солдатка, — не можешь?
— Могу, — улыбнулась и прочитала, — жена моя Керка, осенью не приеду. Отправляют нас на границу с Аддийским султанатом. Принцесса Елина туда сбежала. Говорят, война скоро будет. Постараюсь вернуться живым. Отправляю тебе два лурда. Сбереги. Записано штабным писарем со слов солдата.
Я замолчала. Бабы смотрели на меня не отрываясь, и как будто бы чего-то ждали…
— Все, — сказала я и протянула письмо Керке-солдатке, — конец.
Она машинально сжала ладонь на листке и смотрела на меня круглыми от удивления глазами. И молчала. И все остальные тоже. А потом одна баба взвизгнула, ткнула в меня пальцем и завизжала:
— Да, врет она все, бабоньки! Не умеет она читать-то! Сама все придумала! А мы повелись, уши развесили!
Толпа дрогнула и взглянула на меня десятками глаз стоящих вокруг женщин. И столько ненависти и презрения было в этом взгляде, что я невольно поежилась, вспомнив расправу над несчастной «шмарой». На секунду мне показалось, что и на меня сейчас набросятся и разорвут на части. Я невольно отступила назад, чувствуя, как кровь отлила от лица. Стало страшно…
— А я-то думала, ты, Елька, дельная баба, а ты, — Леза выругалась, называя меня неприличным словом. — Плюньте на нее, бабоньки. Что с нее взять, с матери ургородской…
И бабы, обливая меня презрением и ненавистью, развернулись и ушли всей толпой. А я осталась одна, совершенно не понимая в чем дело…
За коромыслом ко мне очевидно никто не пришел. И даже Селесе оно не понравилось. И только Дошка пыталась носить воду коромыслом, но оно было ей велико и потому не очень удобно.
Мой бизнес-план не сработал. Я так больше и не сумела никого соблазнить удобством этой «штуки», хотя на кухне в харчевне многие видели, что я стала меньше уставать и быстрее набирать воду в бочку. Но привычка оказалась сильнее.
Но больше всего меня мучило происшествие у колодца. Что я не так сделала? Из-за чего меня возненавидели все бабы в околотке? Думала я до самого вечера, но ни одного объяснения найти не могла. Рассказала Селесе. Она рассмеялась:
— Ты, Елька, вроде баба умная, но иногда такая дурная. Думаешь, зачем Керка-солдатка письмо свое к колодцу принесла?
— Прочитать хотела?
— Не-ет, — фыркнула Селеса, — перед бабами похвастаться. Муженек-то ее с гнильцой человек. Он и в солдаты-то попал не по доброй воле. Поймали шайку их на краже, а он возьми и сдай своих. Их на каторгу, а подлеца этого в солдаты забрали, чтоб грехи свои перед людьми искупил.