Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Маргарита ничего не возражала; она отдалась ласками своего любовника, которым вскоре начала отвечать с не меньшею страстностью. В жилах этих двух существ, казалось, текла лава, когда они предавались всем сладостям любви… И Маргарита вносила даже более пылкости в восторги.
Сам Томасо был обманут. Как мог он думать, что эта женщина, которая, по-видимому, не могла насытиться его поцелуями, перестала его любить?…
Она отдыхала рядом с ним погруженная в сладострастную истому.
– Маргарита! моя возлюбленная! – сказал он. – Не правда ли, что мы не расстанемся, что мы не можем разстаться?… Не правда
Она вздрогнула, открыла глаза, вскочила с постели и быстро оделась.
– Если мы хотим отправиться в церковь Санто-Мария-дель-Пополо ранее утра, теперь самое время, – сказала она.
Томасо с минуту оставался неподвижен, бледен, суров, дыша прерывисто, с недвижно устремленным взором. Кто знает, какая злая мысль гнездилась в эту минуту в его мозгу?
Но она приблизилась к нему улыбающаяся.
– Я готова, идем!..
Он тоже встал поправил свою одежду и последовал за нею.
Через несколько минут они вошли в церковь, в которой Маргарита произнесла своему жениху обет в верности, изменяя ему, в то же самое время… Такова ирония судьбы!.. И он, на самом деле, должно быть сильно любил Маргариту, что был до той степени низок, что не убил ее вместо того, чтобы принять такое странное и постыдное обещание!..
Итак, вы теперь знаете Форнарину, любовницу Рафаэля, которую многие писатели изображали наивным ребенком?…
Наивный ребенок был просто-напросто бесстыдной и порочной женщиной…
Перед тем как соединиться с мужчиной из ее касты печальный случай хотел, чтобы перед ней внезапно открылось существование, полное наслаждений и радости, о котором, быть может, она не раз грезила, но обладать которым она наверное никогда не надеялась.
Она, как мы видели, не колебалась: без жалости, без стыда она тотчас же сказала своему жениху почти эти слова: «Я тебя не желаю!..» И из объятий одного бросилась в объятия другого.
Но таково было в то время растление нравов в Риме, также как во Флоренции, в Неаполе, в Венеции, заразившее все классы общества, – что поступок Форнарины, весело бросавшей мужа, чтобы отдаться любовнику, не имел в себе ничего изумительного.
Убийства, безумная роскошь, мотовство, распутство были тогда в обычном порядке вещей по всей Италии. Дрались за каждое слово; чтобы затмить соперника, бросали за окно целое состояние; чтобы понравиться куртизанке жертвовали своею кровью, даже своею честью. То было время разнузданных страстей, разврата и безстыдства, – время это захватывает собою почти четыре века!
Рафаэль ждал Форнарину у двери в сад, выходившей к Тибру, к которой она обещала прийти в четырнадцать часов, т. е. в девять часов утра по нашему; она была точна. И уже опытная в любовных делах, как должна была она обрадоваться тому восторгу, который при встрече с нею распространился по всей фигуре художника. Совершенно верно, что часто любят сильнее за воображаемые достоинства, чем за действительные. Рафаэль желал, чтоб эта молодая девушка была невинной и сберегла бы для него первого возможность сладостного греха. Она не любила своего жениха, стало быть она не могла еще согрешить… Только из скромности, быть может с небольшой примесью кокетства, она не отвратила своих губок от губ ее умолявших…
Влюбленные легковерны, а Рафаэль был
В первый раз Форнарина явилась Психеей, на одном из тех великолепных картонов, с которых, под руководством учителя, писались учениками фрески в Фарнезе, еще до сих пор, по свидетельству Тэна, украшающие этот дворец.
Странная и благородная магия искусства! В первые часы этого сеанса человек уступил в Рафаэле место художнику. Восхищение предписало молчание желанию. Однако он дал занятие всем своим ученнкам, чтобы одному остаться с молодой девушкой; в течение четырех часов он со всей страстностью, предавался только работе.
– Как ты прекрасна! о! как прекрасна! говорил он при каждом ударе кисти. Но то говорил не любовник, а артист. Когда легкой рукой он сбрасывал часть ее одежды, скрывавшую какой-нибудь сладострастный контур, Форнарина тщетно краснела, – ибо эта рука была столь же целомудренна, как и мысль, руководившая ею.
Наконец дошло до того, что была минута, когда Маргарита подумала, что ошиблась в чувстве Рафаэля, и что для него она всегда будет только моделью… Она притворилась усталой; она хотела вернуться к отцу.
Любовник проснулся при этих словах.
– Почему ты спешишь? спросил он.
– Я голодна, с улыбкой сказала она.
Бедная малютка! Творец забыл, что на земле едят, чтобы жить. Он позвонил, подали завтрак; он захотел сам прислуживать ей. Искусство было отброшено в сторону; для Рафаэля существовала только любовь.
До конца, в совершенстве, играя роль невинности, Форнарина довела Рафаэля до безумия страсти…
С наступлением вечера Рафаэль был всё ещё со своей любовницей. Между тем раздался стук в двери мастерской; это был Пандолфо, лакей художника. Он напомнил господину, что он зван обедать в Ватикан. Какая скука!.. Рафаэль охотно послал бы к черту всякую вежливость по отношению к его святейшеству Папе.
Но сама Форнарина упросила его исполнить долг.
– Не бойся: я возвращусь завтра, сказала она ему.
– Завтра, послезавтра, всегда!.. шептал он в долгом поцелуе.
Лев X целый день охотился за кабаном, отчего, хотя он был и папой, ощущал адский аппетит.
На обед вместе с Рафаэлем он пригласил кардинала Бабьена, который непременно желал женить знаменитого художника на одной из своих племянниц.
И хотя мало обольщаемый узами Гименея, Рафаэль, однако, почти дал свое согласие. «Дайте мне еще год или два подумать, сказал он кардиналу, – и мы покончим это дело.»
За столом у св. отца находился третий собеседник. Это был августинский монах по имени Бортоломео, нечто в роде людоеда, в два приема пожиравший баранью ногу, а чтобы прочистить горло, перед десертом проглатывавший около сорока яиц одно за другим. Лев X любил шутов. Падре Бортоломео принадлежал к числу их; его святейшество забавляло, как тот обжирался.
Рафаэль запоздал несколько минут и извинялся работой.
– На самом деле, сказал Папа, с тонкой улыбкой глядя на живописца, – вы должно быть сегодня много работали, сеньор Рафаэль, вы кажетесь очень, очень усталыми.