Жнец

РуНикс

Физические пальцы сжали ее горло. Чудовище, пожирающее ее, подняло голову. Она набросилась на руку, которая крепко держала ее за шею, ее ногти царапали все, что они могли найти, пытаясь убежать от всего, глубоко, глубоко в себя. Ее атакующие запястья были быстро собраны

одной рукой за спиной, а та, что была на ее шее, заставила ее встряхнуть головой.

— Посмотри на меня.

Три слова проникли в ее туман. Этот властный тембр. Этот опасный тон. Виски. Грех.

Морана знала этот голос. Она знала его

баритон,

реагировала на его лед. Она вцепилась в этот голос, глотая его дымный виски, позволяя ему стечь по ее горлу и в тело, согревая ее изнутри, когда дрожь сотрясала ее тело.

Чернота вокруг ее зрения немного отступила,

уродливые эмоции, удерживающие ее пленницу, отпустили поводья.

— Дыши.

Она моргнула, пытаясь избавиться от черного. Один раз. Дважды. Чернота отступила, оставив позади... Синий. Чистый синий. Великолепный синий. Она привязалась к нему, к сияющему синему, похожему на пылающий сапфир, к темным зрачкам, расширенным в этих голубых лужах, к их интенсивности, сосредоточенной на ней. Она привязалась к ним, не осмеливаясь моргнуть, чтобы не утонуть снова, не осмеливаясь искать в другом месте, чтобы не пропал якорь.

Боже, ей было холодно. Ей было так холодно. До кончиков пальцев, до кончиков пальцев ног. Она почувствовала, как холодок пробегает по ее спине, пробуя, пока она мигрирует отказываясь уходить.

Давление на ее грудь усилилось.

— Дыши.

Она почувствовала, как что-то сильное,

твердое, что-то теплое прижалось к ее груди, двигаясь в таком ритме, который смещал камень, отягощавший ее собственную грудь.

Морана ухватилась за него, позволила себе сосредоточиться на ритме, ощущая его прямо у себя на груди, и попыталась скопировать его.

Существо, прижатое к ее груди, сжалось. Морана синхронно сжала свой. Жадно, даже не осознавая, она глотнула столько воздуха, сколько могла, не отрывая глаз от этой пылающей синевы. Она не узнала себя в тот момент, но узнала их. Вдох — Выдох. Вдох — Выдох.

— Дыши.

Дыхание. Она дышала. Чернота, затуманившая ее чувства, медленно отступала, длинные пальцы коснувшегося ее чудовища изгибались, удалялись и исчезали, когда ее физические и умственные чувства снова объединились. Эти тени ускользнули, отступили, давая ей ясность, которая была затуманена.

Постепенно она пришла в себя. Постепенно все осознала. Стало известно о нём. Сдерживая ее.

Привязывая ее. Вокруг нее. Она осознала, что ее тело все еще на стуле, ее ноги раздвинуты, чтобы вместить его тело между ними. Она осознала, что весь его торс намеренно прижат к ней, так что она могла чувствовать каждое дыхание, которое он остро ощущал на себе, чтобы она могла соответствовать его ровному ритму и успокаивать свое бешеное сердце.

Она заметила, что одна из его больших рук

держит ее обе за спиной за запястья, хватка крепкая, но не болезненная, угол прижимает ее грудь глубже к его.

Ее тело содрогнулась

от сильной дрожи. Пальцы сжались на его шее. Ее осенило осознание этой большой грубой руки, сжимающей ее горло. И она не чувствовала угрозы.

Впервые, несмотря на то, что она видела, как он давил людей этой рукой в одном и том же месте, когда она смотрела в его пылкие глаза, она не чувствовала угрозы. Она чувствовала себя защищенной. В безопасности. Неприкосновенной.

Это было в новинку, и в этот момент слабости она позволила себе упиваться им. Она не помнила, как он туда попала и когда. Время между кружкой, пролившей кофе на пол, и теперь было совершенно пустым. Что, черт возьми, с ней случилось? Было ли что-то?

Когда она попыталась осмыслить последние

несколько минут и отдышаться, его рука начала отделяться от ее горла. И чудовище подняло свою уродливую голову.

— Нет.

Она не узнала своего голоса, не узнала в нем

отчаяния, гортанной потребности в нем.

Он замер, его глаза вспыхнули чем-то

первобытным, и ее сердце начало колотиться, ее грудь вздымалась против его, их взгляды встретились.

Не говоря ни слова, он усилил хватку. Что-то внутри нее успокоилось. Она знала, что она не была этим нуждающимся человеком. Она никогда ни в ком не нуждалась. Но в ту секунду что-то глубоко внутри нее осознало, что ей нужно, чтобы он не двигался. Ни между ее ног, ни против нее, ни откуда угодно. Пока она полностью не вернулась в себя.

И в этот момент она позволила благодарности за то, что он делал, захлестнуть ее. Ему не нужно было ничего делать. Ничего. Он мог позволить ей утонуть и позволить исчезнуть сколь угодно долго в ее голове. В конце концов, она бы выбралась наружу, возможно, хуже из-за износа, возможно, с психическими шрамами, которые остались бы еще очень долго.

Он мог позволить этому случиться. Но он этого не сделал. Он прыгнул прямо в ее бурю, поймал ее, потянулся и остался там, закрепляя ее. И для того, кто никогда не полагался ни на кого, кроме себя, в этом было что-то настолько глубоко освобождающее, что-то такое, такое острое, что сердце ее сжалось в груди.

Звук прочистки горла вырвал ее из мыслей. Морана повернула голову в сторону звука и, моргнув, увидела стоящего там Данте со стаканом воды в руке и совершенно нейтральным лицом.

Покраснев до корней, Морана корчилась на

стуле, ее задница онемела от того, что сидела так долго, находясь в таком положении, в котором она была раньше всех, заставляя ее чувствовать себя

немного неуютно. Она вырвала руки из крепкой хватки, чувствуя, как мозоли скользят по ее более мягкой коже, и потянулась к воде.

Тристан Кейн отошел, его руки полностью

покинули ее, хотя тепло его пальцев оставалось, отпечатавшись на ее горле в памяти плоти. Она сосредоточилась на этом отпечатке, сосредоточилась на том тепле, которое удерживало ее.