Жнец

РуНикс

Дрожь пронзила ее спину, и она закрыла глаза, когда остался последний факт, что он был готов забрать ее с собой, подальше от этого места, которое больше не имело для нее ничего, прочь от этого ада, испытывая гнев не только ее отец, но Лоренцо Марони. И что он был уверен, что она не пострадает.

Она до мозга костей знала, что не пострадает. Потому что, хотя он всегда говорил о ее убийстве, задним числом она поняла, что он плохо отреагировал на причиненный ей вред, и когда она пришла к нему после того, как ее отец позволил

ей упасть с лестницы, и когда он выстрелил ей в руку, чтобы спасти. Или когда он думал, что она ушла и гладила свою любимую машину.

Ее сердце сжалось при воспоминании. Прежде чем она могла позволить себе уснуть,

она услышала мягкий свист, когда воздух в комнате изменился.

Дверь открылась. Удивление наполнило ее, когда какой-то инстинкт, какой-то глубоко укоренившийся голос сказал ей не шевелить мускулом и не открывать глаза, чтобы он не ушел, не сделав того, что пришел.

Что он пришел делать? Наблюдать за ее сном, как когда-то раньше? Или поговорить, что она еще не считала правдоподобным?

Она внезапно остро осознала свои руки,

выставленные в воздух, свою грудь, едва прикрытую одеялом, одну голую ногу, которую она забыла прикрыть, обнаженную до бедра. Она почувствовала, как что-то электрическое

звякнуло по ее телу, ее руки покрылись мурашками, пальцы на ногах покалывали, заставляя тепло подниматься по обнаженной ноге, ее соски сильно покрывались камешками, один из них почти выглядывал из-за одеяла.

Несмотря на это, она не двигалась, не делала

ничего, чтобы лучше прикрыться, не делала движения, чтобы показать, что она спит мирно, ее дыхание даже тогда, когда она регулировала их своей волей, удерживая свое тело сознательно слабой.

Она не знала, стоял ли он по-прежнему у двери, вошел ли он в комнату или подошел ближе к кровати. Она не знала, лучше ли он видел ее ногу или грудь. Она даже не знала, реален ли тяжелый взгляд, который она чувствовала на себе, или это просто плод ее воображения. Однако она знала, что он однажды видел, как она спит, и как долго и как далеко она не знала. Тогда она спала. На этот раз она нет. И она хотела увидеть, что он сделает, если раскроет еще что-нибудь о себе, когда думает, что никто не смотрит.

Делая вдох мягким, ее сердце бешено колотилось в груди, когда снаружи раздался удар грома, Морана удерживалась от того, чтобы сжать пальцы в ладонях, прикусить нежные губы, сдержать дрожь. Ее губы горели огнем, тяжесть его взгляда остановилась на них, поглаживая глазами, открывая их в его сознании. Все это могло быть фантастикой с ее стороны, но каким-то образом тот же глубоко укоренившийся голос сказал ей, что он наблюдает за ней, и тот же самый глубоко укоренившийся инстинкт заставил ее безрассудно выгнуть спину и позволить одеялам упасть.

Она этого не сделала. Она позволила своим губам почувствовать ожог этих глаз, почувствовала голод глубоко

внутри себя, почувствовала воспоминания о его губах прямо на своих. Что-то дикое, пылкое вторглось в ее живот.

Ее сердце колотилось, пульс пульсировал в

ушах, боль расцветала в ее клиторе, прямо между ног, заставляя ее покалывать, заставляя ее чувствовать себя чрезмерно горячей под одеялом, которое она хотела сбросить, шипя от восторга даже без него.

Но она оставалась неподвижной во время всего этого, сквозь огонь, пробегающий по ее телу, сквозь шишку на груди, сквозь эмоции в ее сердце. Она оставалась неподвижной и расслабленной снаружи, с идеальной маской, которую она с легкостью надевала на протяжении многих лет.

Минуты прошли. Долгие, напряженные минуты. Короткие, греховные минуты. С легкостью песка, скользящего сквозь пальцы. С трудом сломанные часы. Минуты прошли. С биением сердца. С вдохами. И воздух снова изменился. Он был здесь. Она знала, с внезапной ясностью, она знала, он был прямо перед ней.

Он стоял между ней и окном, насколько она

могла чувствовать, ее тело повернулось к нему, ее лицо задыхалось от его бедер. Она могла чувствовать близость этого взгляда, близость его тепла, мускусный запах, исходящий от его тела, этот запах, усиленный его мокрой одеждой, вот и все.

Изгиб ее живота дрожал, скрытый под слоями, ее сердце колотилось в ожидании, которое висело между ними, ее ладони вспотели, когда она собирала все свои силы, чтобы оставаться расслабленной, чтобы посмотреть, что он сделает.

Часть ее беспокоило то, как глубоко он повлиял на нее, из-за его власти над ее телом. Другая часть, однако, упивалась и радовалась ощущениям, чувствуя себя такой живой, чего она никогда не считала способной. Она этого не понимала. А в данный момент она не хотела.

Она просто лежала, мягко дыша. Вдох — выдох. Вдох — выдох.

Палец. Его палец скользящий по ее ране. Это было не легкое прикосновение. Это вообще не было прикосновением. Так оно и было. Парение прямо над ее кожей, на обрыве скалы, но никогда по-настоящему не падающее, призрачное прикосновение, почти неуверенное, отслеживающее пластырь-бабочка, с движением бабочки, которое она никогда бы не заметила, если бы не осознавала каждое его движение.

Ее сердце почти остановилось, кожа всей ее

руки хихикала, вспотела, напряглась. Призрачное прикосновение исчезло, и Морана почти открыла глаза, чтобы отозвать его, когда оно снова появилось на ее челюсти, легкое, как воздух. Этот призрачный палец, никогда не касаясь ее, откинул прядь ее волос и обнажил всю линию ее горла и обнаженного плеча перед его вниманием.

Она чувствовала, как пульс трепещет у основания шеи, капля пота выступила на ее верхней губе, когда палец скользнул по линии ее челюсти, как его пистолет провел несколько часов назад.