Жнецы Грез
Шрифт:
– Точно не помню, но вроде бы тридцать семь.
– ответил Митяй - Ты домой?
– Не! За мной папа ща заедет. Поедем в райцентр к маме в больницу, отвезем фруктов и еще чего-нибудь... Папа говорит, она скоро поправится!
Если бы рак можно было просто "поправить", тогда, возможно, и его отец полгода спустя не запил беспробудно. И через пару лет Коля бы не прыгнул с одной из хрущевок вниз головой. И еще через полгода у отца не случился бы инсульт.
Но ведь старого отшельника не проведешь... Он - не чета своим сородичам, и не питается падалью - ему свежатинки подавай! Одним ничем не отличающимся от других деньков, он вальяжно выходит из своей раковины погулять и понаблюдать. И после очередной небрежно всосанной сигареты,
А когда ты все же разглядываешь впереди его зияющий чернотой входного отверстия дом, и понимаешь, что попался - руку из клешни уже не вырвать. Ты можешь упираться, орать: "Почему я? За что?", звать на помощь Иисуса, Аллаха, Кришну - кого угодно. Поздно. Рак голоден! И этот голод подгоняет его к дому все быстрее. И если у тебя и твоей семьи, которая, кстати, держит вторую твою руку и упирается вместе с тобой, нет денег, и, впридачу, ты живешь в стране, где за последние десять лет уровень медицинского обслуживания упал ниже плинтуса, то у тебя нет ни единого шанса. Старина-рак преспокойно приведет тебя к себе, аккуратно уложит на больничную койку, повяжет слюнявчик, сверкнет столовыми приборами и на глазах у родных будет хладнокровно жрать тебя, причмокивая мандибулами. Пока от тебя не останется та самая рука, за которую родные и друзья еще продолжают держать тебя. Те, кто уже потерял веру, со вздохом опускают глаза, их пальцы размыкаются, и они исчезают навсегда в дымке повседневности, в которой тебе уже никогда не побывать. Твоя группа поддержки редеет и, в конце концов, остаются самые близкие. Со слезами на глазах они продолжают держать твои обглоданные пальцы. От пуза нажравшееся членистоногое, смачно облизывая клешни, спросит их: "Вы будете это доедать?" Убитая горем, не в силах что-либо ответить, семья в оцепенении смотрит на то место, где совсем недавно был ты - такой живой, родной, любимый. Не услышав ответа, рак вырывает остатки и закидывает в пасть. "Проходим, не задерживаемся!" - говорит он, ковыряясь зубочисткой в максиллах.
Там, за раковиной, только две дороги: смириться, отпустить и продолжать жить, найти новый смысл! Или выбрать путь отца Кольки Синицына и заливать горе пойлом или чем похуже. А в момент отчаянно-стремительной смерти сына вообще пребывать в мире белой горячки. И потом сдохнуть самому, захлебнувшись собственной ядовитой блевотиной.
Но это все было потом.
А пока ребята дошли до школьных ворот, попрощались и Митька побрел домой один. Можно было идти короткой дорогой - протоптанной по заснеженным огородам узкой тропинкой. Но он почти всегда выбирал живописный маршрут по главной дороге, что, огибая большую часть поселка, вела к военному городку. Блики клонящегося к горизонту солнца расстилали янтарную ковровую дорожку на ледяной корке. Он скользил по ней навстречу светилу, изредка оглядываясь посмотреть на свою исполинскую тень. На ходу он заглядывал за заборы и осматривал домики - хозяева занимались своими делами и были не против. Некоторых он знал и здоровался.
На вязаной шапке с помпоном и на коротком мехе воротника оседал инеем горячий, отработавший свое, пар его ритмичного дыхания. Щеки и нос покраснели от беспощадных укусов пропитанной закатом морозной прозрачности. Ранец, груженый гранитом науки, врезался лямками в угловатые плечи даже сквозь толщу ткани зимнего пальто и болтался на спине в такт конькобежному шагу.
Димка проходил по широкой дуге, вдоль которой справа зияла трехметровая пропасть песчаного обрыва. Слева тянулась серая кишка дощатого забора. И тут в спину ударил снежок и его окликнул самый мерзкий из голосов. Как он ненавидел его! Как будто шарик надули и, сдавив основание, выпускают воздух, чтобы получить тоненький пердеж:
– Эй, зубг'ила!
Он остолбенел.
Митька обернулся, уже зная, кого увидит. Витька Шуба - тупой, невоспитанный, неповоротливый бугай с завышенной самооценкой с соседней парты - стоял, скрестив руки на груди. Они не раз сталкивались в школе. Самые настоящие закадычные враги. Всегда находили предмет для споров и дележки, но инициатором всегда был этот мастодонт. То ластиком посреди урока в лицо зафентелит, то сядет сзади и ручкой в спину затыкает. А после ответа учителю еще и стул из под задницы вытащит. И ржет, скотина такой, заливается! "Опять на перемене придется взгреть..." - со вздохом усталой безысходности, поправляя и отряхивая пиджак и брюки, думал про себя Митяй.
Несомненно, пацана жаль. Родители Витьки на неоднократный вызов преподавателей выдыхали в телефонную трубку зловонием перегара. Естественно, ни разу за три года не явились на собрание. Лишь одному Богу и ближайшим соседям известно, как с ним обращались дома. Но, что теперь? Спустить ему это с рук и позволить втоптать себя в грязь? Вот уж, дудки!
В конце концов, я - сын военного!
Несмотря на свое щуплое телосложение, Митяй всегда первым доводил Витьку до негласного поражения - публичных слез. Хотя, такой трепки надолго не хватало. Он просто изнурял его уворотами от неуклюжих выпадов, издевательскими пинками под джинсовый зад и болезненными щипками за проступающие сквозь вечную фланелевую рубашку соски. Очень странный был тип, что и говорить.
Сегодня на нем была заячьего меха шапка с завязанными под подбородком ушами, валенки по колено с насилу натянутыми на них черными трениками и замызганная темно-коричневая
Вот каламбур!
шуба с нелепо завязаным поясом цвета патриотического триколора.
– Ты какого хег'а мне списать не дал, уг'од?
– снова прокартавил он.
Димка ненадолго задумался, подбирая слова без "р".
– С какой стати я должен помогать такому хаму?
– прохрипел он
– З гагой здади я долзен бомогадь дагому гаму?
– скорчил рожу Витька.
– С той, что я сейчас снегом буду натирать твою морду, пока кровь не похлещет!
– Да, брось! Тебе прошлого раза не хватило?
– осклабился Митяй.
– Пошел ты!
Витька два раза хлопнул в ладоши, одетые в линялые варежки. Забор слева от дороги задрожал и на край его шлепнулись две пары перчаток, за ними сверкнули краснотой шапки. Синхронизировав усилия, ребята ловко перекинули ноги, оттолкнулись руками и приземлились в сугроб с этой стороны.
– Отлично, блин! И сколько нынче стоят услуги ниндзя?
– съехидничал Митька
Двое из параллельного класса - Саня Жаров и Леха Пастромкин - тоже те еще раздолбаи, подбежали к Шубе и, встав за спиной, принялись сверлить в Димке дырку глазами, деловито разминая кулачки.
– На этот г'аз тебе кг'ышка, козел!
– проговорил Витька.
И троица без лишних предисловий двинулась на оказавшегося в меньшинстве героя. Сначала он попятился, решив было показать свою прыть в марафонской гонке до проходной. Но вспомнил о чертовской тяжести портфеля за спиной и передумал.
"Я - сын военного!" - в последний раз мелькнув размытым шлейфом, в голове пронеслись стайки несвязных мыслей, оставив после себя в пыли один единственный оставшийся вариант.
– "И буду стоять до конца! Я смогу!"
Продолжая пятиться, по кой-то черт он стянул варежки и рассовал по карманам. Весь подобрался, истошно заорал и бросился на них с голыми руками. "Что ты делаешь?" - мигало в голове тревожное табло в такт разогнавшемуся молодому насосу в груди. Все звуки утонули в его напряженном глухом стуке.
Парни дрогнули и остановились, приняли какую-то неуверенную оборонительную стойку.
– Пог'ву! Как Тузик гг'елку-у-у!
– несся витькин слюнявый издевательски-картавый вопль навстречу отчаянной атаке.