Жнецы Грез

Фрост Виталий

Она серьезно зарядила ему мячом по голове. Тот отскочил от рыжей головы в сторону Димы и он его поймал:

– Ыспарта.
– сказал он, бросил мяч Сашке и поравнялся с друзьями.

– Архангельск!
– улыбнулся друг.
– С возвращением. Козел. Что за Ыспарта?
– и передал эстафету Машке.

– Да! Опять на "к"? Кострома!

– Город в Турции. Почти полмиллиона жителей.
– он покрутил мяч в руке, собираясь с мыслями.
– Да, и... по поводу возвращения.

Ребята остановились и заглянули в его лицо. В уголке глаза Димки быстро надулась и покатилась по щеке крупная слеза.

– Я уезжаю.

***

Естественно,

он умолчал тогда обстоятельства, при которых услышал эту новость. С тех пор минуло почти два месяца, но глава семьи так и не сподобился сказать об этом сыну.

Митька и Саня двигались к проходной.

За водокачкой раскинулся небольшой ухоженый парк, пронзенный насквозь широкой тропинкой с парой заменивших скамейки бревен по бокам. Чуть левее за зубастым белым штакетником стоял, среди прочих однообразных домов, и Сашкин - бревенчатый сруб с голубыми резными наличниками на окнах и хозяйственной пристройкой. Саня посвистел, сложив губы трубочкой, и между дощечек забора появился мокрый черный нос и замелькал туда-сюда болтающийся хвост. Дик, несмотря на цепь, был вполне дружелюбным псом, если видел, что хозяева привели чужого. "Раз привели, значит надо, чего лишний раз брехать-то?
– наверняка, думала собака.
– К тому же, он говорит, что я хороший пес, и, кажется, хочет меня погладить. О, да! Я хороший пес и люблю, когда меня гладят! Оближу ему руку, пожалуй." Другое дело, если чужой пришел один, да еще и полез через забор. Вот тут уж он огребет по полной! Ребята улыбнулись и помахали Дику. Он вздохнул, как умеют только собаки, и исчез из виду, брякнув цепью о цемент дорожки во дворе.

Глаза скользили дальше, цепляясь за каждую деталь пейзажа любимого городка. И все было так... по-армейски, что ли? Гладко выбритые газоны по обеим сторонам ровной дорожки со слепяще-белыми бордюрами. Вдоль нее, словно уставные, стоят деревья: клены, липы, ели - чуть ли не по ранжиру. И среди всего этого то и дело снуют создатели этой идеальной картины - солдаты. Солдаты, которых, уже тогда, армия с каждым годом все меньше обучала воевать за Родину, и все больше принуждала подметать ломом плац, да по-тщательней.

– Привет, ребят!
– просияла в окно вахтерша тетя Тамара, отхлебывая чай.
– Что, первый день каникул, а?

– Да, теть Тамар!
– хором ответили друзья, спешившись перед воротами.

– Ну, отдыхайте, мальчишки!
– она звонко по чему-то стукнула кулаком, заработал мотор и жестяная воротина с грохотом медленно откатилась в сторону. На ней красовались неплохо срисованный двуглавый орел и четко выведенная надпись: "в/ч 35813"

– Спасибо, теть Тамар! До свиданья, теть Тамар!
– они вновь оседлали велики.

Сразу за воротами была небольшая стоянка, мальчики немного покружили по ней. А потом Митька поднялся над седлом, крепко сжал рукоятки руля, лег на него грудью, и со всей силы крутанул педали. Из под заднего колеса вылетело облачко пыли с мелкими камешками и за несколько оборотов Димка хорошо разогнал велосипед. Он крикнул за спину:

– Догоняй, г'охля!

Сашка, как мог, поспешил за другом. Как они неслись! Они летели, пожирая жалкие сто пятьдесят метров моста, навстречу берегу. Ведь там... Там, на том берегу их уже ждала Машка, лежа на полянке среди одуванчиков. Машка Герц. Или Манька... Но чаще всего они называли ее Мэри.

Глава VI.

Ах, Мэри! Если б она знала! Хотя, она, наверняка, знала, как эти двое

давно, и оба по уши, влюблены в нее. Они любили ее белокурые, искрящиеся светом, локоны. Каждый взгляд ее, неземного ярко-бирюзового цвета, выразительных глаз на пару мгновений останавливал их юные сердца. И после этой паузы они начинали биться вновь с неумолимой быстротой. Они ловили каждое движение ее пухлых губ, когда она говорила. Ее голос нектаром разливался по всему телу, заставляя трепетать крылышками сотни бабочек в животе. А когда она смеялась, запрокинув голову, подставив лучам солнца тоненькую шею... Господи! Хотелось сжать все счастье мира у себя в ладонях и подарить ей, лишь бы она всегда продолжала смеяться.

Ее естественная пригожесть, которую даже не приходилось поддерживать и преукрашивать, с первого класса играла с ней злую шутку. Она была изгоем среди уже начинавших пользоваться маминой косметикой девочек, в то время как все мальчики, на уровне инстинктов, вожделели к ней - кто тайно, кто открыто, кто агрессивно-открыто. В общем, мужским вниманием она обделена не была.

Машка рано осиротела. Мама и папа погибли в аварии на трассе, возвращаясь из районного центра с подарком для дочурки на пятый день рождения. Это был плюшевый мишка, которого она до сих пор укладывает с собой спать. Да, этому подарку везло гораздо больше, чем Байрону.

Жила она за территорией военного городка, за рекой, в доме родителей с бабушкой Ритой, которая после несчастного случая перебралась сюда растить любимую внучку. Ранее белоснежный, домик-мазанка с мореными окошками, слегка обветшал за годы без мужской руки: местами потрескалась побелка, на углу у крыльца отмостки почти не было, какой-то хулиган, кинув камешком, оставил скол на окне в кухне.

Здесь, вместе с бабулей, они вели свое хозяйство: стареющая корова Фроська, коза, которая разрешала себя трогать только старшей хозяйке; пяток кур с кочетом - еще куда ни шло; соток семь огорода с теплицей и насаждениями. Работы было много, но жаловаться Машка все равно никогда не стала бы.

Учитывая возраст девочки, стоит признать, что внешне она уже весьма преобразилась. Появились характерные округлости, так часто приковывающие похотливые взгляды парней постарше или, того хуже, всяких дяденек.

Например, нового учителя по математике - Максима Георгиевича.

Его педантично выщипанные бровки и противный, не свойственный мужчине лет тридцати, высокий голосок вызывали надрывные смешки у учеников. Когда он выслушивал чей-то ответ, он постоянно вертел в своих холеных пальчиках какую-нибудь мелочь: колпачок от ручки, монетку, кусочек бумаги. Мальчики-задиры при нем не стеснялись орать, плеваться жеваной бумажкой из трубочек, списывать, кидать самолетики и записки - все равно этот олух ничего не сделает. Как-то раз они даже украли со стола его очки. Тот просто достал новые из своей сумки. Он делал вид, что не замечает этих издевательств, видимо решив, что заставлять уважать себя и свой труд - выше его достоинства.

– Очнись и найди его в себе хоть каплю!
– говорили ему коллеги, которые давно работают в деревенской школе и знают, что без строгой дисциплины ты - никто в глазах этой необразованной шпаны.

Но он твердо верил в свой путь.

В конце мая, он попросил Мэри остаться после урока стереть с доски и полить цветы. Искаженные оконным стеклом лучи солнца заливали просторы линолеума и измученные потеками неоднократной халатной перекраски парты и стулья. На задних столах красовались традиционными синими чернилами самые похабные рисунки и словечки великого и многогранного языка.