Жопа-гоблины из Освенцима
Шрифт:
Я перевожу взгляд на жёлтую дорогу и не успеваю затормозить. Дорогу перегораживает кирпичная стена. Я крепче зажимаю руль понимая, что не успею сгруппироваться для падения. Зажмуриваюсь и пролетаю сквозь мягкие кирпичи. Велосипед вылетает у меня из-под ног. Я кубарем качаюсь по дорожке в груде поролоновых кубиков.
Я беру в руки один из чёрных кирпичей. Когти легко проходят сквозь его мягкую поверхность. Я бросаю кирпич под ноги и встаю. Мой велосипед приближается ко мне становясь всё меньше и меньше пока не превращается в мое яичко облегчая боль в моей мошонки.
Я
Я по колено стаю в глазури. Жёлтые огни за моей спиной тускнеют, но мой путь освещают отверстия в потолке. Так вот куда ведут туалетные пеньки. Я в логове туалетных жаб. Стены по краям дороги исчезают.
Я решаюсь исследовать пещеру не смотря на риск наткнутся на жаб. Создаётся впечатления будто здесь ещё не ступала нога Жопа-гоблина. Это место больше похоже на Детляндию. На горизонте я вижу холм, прежде чем двинутся к нему.
Я погружаю обе руки в шоколадное пирожное под моими ногами. Сначала я только облизываю глазурь, вспоминая да боли сладкий вкус. Затем зачерпываю пригоршню пирожных и разом запихиваю их в рот. Пирожные забивают мне ноздри, залепляют глаза и стекают по лицу как будто мне сделали слёзы-буккаке.
Глазурь такая густая что я задыхаюсь. Я падаю на спину. Не могу дышать. Хлопаю ладонями по щекам и полупережёванные массы вылезают у меня из-зо рта. А затем под действием силы притяжения падают мне на лицо. Я перестаю кашлять и сажусь. Надо будет быть по осторожней с поеданием пирожных.
Я перемазанное глазурью чудовище направляюсь к холму. Теперь, когда распорядок дня изменён, а процессом руководит Белый Ангел я уже не знаю, как долго продлится рабочий день. Нужно спешить. Сейчас не время медлить. Я понимаю из чего сделан Холм. Вкус пирожных во рту внезапно меняется на горький. Я вытираю руки о штаны и перешагиваю через трупы разлагающихся детей.
Глава 12
Я стою на вершине холма и смотрю по сторонам. Отсюда подземные пещеры кажутся очень яркими. Стены сделаны из шоколадных пирожных, они такие же мягкие и ненадёжные, как и пол. Я вспоминаю об Отто и сажусь, надеюсь, что с ним всё хорошо.
Нам уже повезло однажды вернутся из хирургического корпуса. Если ему удастся выжить и во второй раз эта будет не сказанная удача.
Я вспоминаю дни проведенные в Детляндии где все были свободны и счастливы. Дети постарше вроде нас с Отто вели уроки в школах, но этим вся власть и ограничивалась. После уроков мы играли на ровне с нашими учениками, все хорошо ладили между собой. Никто никого не обижал, мы готовили еду на кострах, курили одуванчики, играли с леммингами и другими зверьками. Перекусывали фруктами и ягодами в зависимости от времени года. Больше всего я любил клубнику. Я пытаюсь вспомнить, когда я впервые увидел Жопа-гоблинов, но не могу.
Мы жили в детском городе, но вдруг оказались заключёнными в лагеря. Хотя этого не могло произойти в мгновенно ока. Они массово похищали детей прямо из наших домов, когда
Солнце садилось.
Я помню, как однажды, уже после того, как начались похищения, долго не ложился спать, потому что хотел посмотреть на похитителей. В ту самую ночь Жопа-гоблины пришли за нами.
Два провонявших скунсом Жопа-гоблина трахали нас в задницы по очереди и кончали на лица при этом они велели не реветь. Они посадили нас в вагон, забитый оттраханными детьми.
В темноте я кричал.
– Кто вы?! Зачем вы трахнули меня в задницу!
– Это Жопа-гоблины, - Ответил кто-то, - Они живут в месте под названием Освенцим и любят трахать в задницы мертвых детей...
Когда поезд прибыл в Освенцим и его двери распахнулись мы с Отто вышли наружу. Солнце уже стояло высоко, зеленоватые солнечные лучи коснулись нашей кожи. Но от этого стало только холоднее. Повалил снег.
В Освенциме есть одно не гласное правило. Никогда не разговаривать о Детляндии. На сколько я знаю никто не запрещал нам это, но мы предпочитаем молчать, это помогает нам справится с ужасом. Ужас затуманивает память, но иногда что-то всё же поднимается из глубин темноты.
Я лижу на вершине холма, положив щёку на ладонь мёртвой девочки и смотрю в её мертвые глаза и спрашиваю её, что они хотят с нами сделать? Я раньше задавался этим вопросом, но теперь я знаю ответ.
Я прикасаюсь к губам девочки они застыли в обнадёживающей улыбки. В Детляндии дети всегда умирали с улыбкой на губах. Я сажусь и стряхиваю с себя гниль. Наверное, я мог бы сбежать, лучшего шанса у меня наверняка уже не будет. Я могу сделать в шоколадных пирожных подкоп и выбраться из Освенцима.
Если мне не удастся сбежать сейчас, то я в месте с Отто снова окажусь под скальпелем. Мой брат, который до недавнего времени всегда был рядом и Френни, наши с ней разговоры значили для меня очень много.
Когда со мной не разговаривал никто даже Отто, только эти двое поддерживали во мне волю к жизни. Если я брошу их здесь, я потеряю часть себя. Я бы этого никогда не сделал, но все же я должен.
Квак! Квак! Квак!
Со всех сторон холм окружили туалетные жабы. Они скакали на верх.
Я развернулся в поисках спуска с холма, но они преградили все тропинки, они прыгают все ближе и ближе вытягивая свои фекальные языки, приглашая меня на смертельную вечеринку на своем жабьем наречие.
Жабы превращаются в единую жидкую массу. Теперь вершина холма уже не кажется такой высокой я хватаюсь за мошонку и велосипед и думаю: А так ли больно умирать? Я имею в виду сам процесс.
Когда жабы достигают вершины холма я испытываю жгучую боль в мошонки. Под их громогласное кваканья внутри меня растёт велосипед, повторяя все действия в обратном направлении я держу его руками пока мешочек из плоти не лопается. Скрепя зубами от боли я сажусь на велосипед и как сумасшедший жму на педали. Я направляюсь к петлям, потому что они мне кажутся единственной возможностью выйти отсюда живым.