Жребий
Шрифт:
— Спасибо за доверие, но я хочу заниматься тем, что мне по душе.
— Писанием своим?
— Допустим.
— Не понимаю, откуда такая нахальная самоуверенность? Что можно сказать по-сле Пушкина, Толстого и вообще после всего того, что уже сказано в русской литерату-ре? Неужели ты думаешь переплюнуть их?
— Плеваться я не собираюсь, — ответил Нетудыхин с улыбкой. — А сказать свое — необходимо. По возможности — не ниже уже достигнутого художественного уровня.
— Несерьезно, Тимофей Сергеевич. Неопределенно все это как-то и беспредмет-но. У мужика должно быть конкретное дело, которым он занимается, — тогда он чего-то стоит. Занятие же литературой — это вроде что-то и уважаемое
— А мои судимости?
— Что судимости? Детство это все, дань обстоятельствам. От тебя требуется принципиальное согласие. Остальное утрясем.
— Нет-нет, — сказал Нетудыхин. — Я вас понимаю, но я очень далек от такого рода занятий. Мне дорога школа, детвора моя непутевая. А литература — это, может быть, всего лишь хобби. Вы несколько завысили мне цену.
— Значить, не согласен?
— Нет.
— Ладно, пока оставим этот разговор. Не торопись, думай. Мы подождем… Те-перь слушай, что я скажу. Вот тебе бумага, садись за тот стол и пиши подробную объяс-нительную о "Сюрпризе". Где, когда, как задумал, как писал, что на тебя повлияло, по-чему рассказ уничтожил — короче, все с чувством, с толком, с расстановкой. Понял? Пиши так, чтобы потом лишний раз тебе не пришлось переписывать. И мне голову не морочил. Давай, иди садись и пиши. Я отлучусь на часок. Час тебе достаточно?
— Наверное.
— Давай. Так… Что-то я еще хотел у тебя спросить?.. Да, вспомнил. Анчуткин Владимир Борисович — тебе эта фамилия о чем-нибудь говорит?
— Анчуткин, Анчуткин… Нет, впервые слышу. Среди моих знакомых фамилия с шипящей буквой есть только у одного человека — у Шорохова Николая Дмитриевича, — сказал Нетудыхин и посмотрел на Зуева.
— При чем здесь Шорохов? — сказал Зуев, поняв, на что намекает Нетудыхин.
— При том же, что и Анчуткин. Только у одного с буквой шипящей буквой обра-зуется закрытый слог, а у другого — открытый.
— Не понял, — сказал Зуев, заморгав веками.
— Потом поймете, — ответил Нетудыхин и пошел с бумагой к столу.
"Нет, такого человека нельзя упускать", — подумал Зуев. И закрыв кабинет на ключ, куда-то поспешил.
Тимофей Сергеевич задумался.
Объяснительная записка заняла не час, а целых полдня. Зуев, вернувшись и про-читав то, что написал Нетудыхин, потребовал, чтобы объяснительная была переделана и носила покаянный характер.
— В чем, в чем я должен раскаиваться? — спрашивал Нетудыхин.
— В том, что ты посмел включить в свой фарс вождя.
— Но он там присутствует постольку поскольку. Парадокс состоит в том, что ге-рой мой, играющий Ленина, верит, будто искусство способно преобразовать жизнь.
— А разве нет?
— Нет. К сожалению, простому люду не до искусства. Он живет
— Странный ты человек, Тимофей Сергеевич. Для кого же тогда писатели пишут книги?
— Для таких же идеалистов, как и они сами. Это одна из возвышенных мнимо-стей, которые свойственны творческим людям. Из этой ложной убежденности в рассказе и возникает фарсовые ситуации.
— Но ведь там и чекисты были! — повторил свой прежний упрек Зуев.
— Были. А как же? Кому же ловить лжевождя, как не им?
— И ты паясничал над ними!
— Не больше, чем над своим главным героем. Это тот смех, который считается, что он оздоровляет.
— Есть вещи, Тимофей Сергеевич, исключенные из области осмеяния. Как при-знанные всеми святыни. Как Бог у верующих. — ("Ого!") — Иначе это уже получается святотатство. Что-то должно оставаться неприкосновенным. А такой смех подобен ржав-чине, разъедающей устои общества. Ты далеко зашел, дружок. Жаль, что нет текста. Впрочем, возможно, тогда бы тебе и не пришлось писать объяснительную…
— Начинается! — не сдержался Нетудыхин, — Опять вы мне угрожаете.
— Нет, я тебе говорю по-дружески. Чтобы ты впредь думал, прежде чем что-то писать. И кому читать, — добавил Зуев, плутовато зырнув на Нетудыхина.
Тимофей Сергеевич моментально уловил, к какому откровению склоняет его Зуев.
— Рассказа нет, — сказал он. — И то, что я его сжег, есть, по существу, призна-нием ошибочности моей точки зрения. У всех случаются неудачи. Почему же за писате-лем вы не оставляете такого права?
— Ты меня не припирай. Ты давай там доказывай свою правоту — в объясни-тельной. Я тебе советую: интонация ее должна быть кающейся. Ошибся, мол, опыта ма-ловато, в дальнейшем исправлюсь. Понял? Ведь не я же один решаю твою судьбу!
Зуев вернулся с большой папкой, и теперь перебирал бумаги, сидя у себя за сто-лом.
— Давай кумекай пошустрей, — сказал он. — Сегодня нам надо закруглиться.
У Нетудыхина даже мелькнула мысль: а не нужна ли КГБ именно такая объясни-тельная для того, чтобы в случае нового возбуждения дела против Тимофея Сергеевича, она могла быть использована как обвинительный материал, написанный самим обвиняе-мым; не приговор ли он себе сочинят? Ведь может статься, что портрет его висит на мес-те, а предложенная работа — это всего лишь розыгрыш. Но неужто Зуев столь блестя-щий и коварный актер?
Однако кое в чем Зуеву пришлось уступить. Мотив покаяния в объяснительной местами проступал, рассказ представлялся как творческая неудача.
После неоднократных переделок и препираний объяснительная наконец была за-кончена. Зуев внимательно вычитал ее, покривился, недовольный, видимо, тем, что не выжал из Нетудыхина большего, и сказал:
— Ладно, остановимся на этом варианте. Распишись и поставь число.
Бумага уплыла в стол. Зуев опять заговорил о работе Нетудыхина в КГБ. И снова они ходили кругами, то, казалось, приближаясь к согласию, когда Нетудыхин признавал необходимость такой службы в государстве как КГБ, то вдруг отдаляясь от него. Зуев никак не мог согласиться с тем, что Нетудыхин работать в КГБ не хочет по моральным соображениям. Подобная позиция представлялась Зуеву чистоплюйской и злила его.
— В таком случае, тебе и в школе нет места, — подытожил он.
— Это почему же? — спросил Нетудыхин.
— Ты человек чуждых нам убеждений.
— У нас нет еще закона о запрете на профессию.
— Да, такого закона нет. Но чистоту нашей идеологии мы обязаны блюсти. По-шлем в облоно представление на тебя, что ты не соответствуешь занимаемой должности. И иди паши работягой — слесарем, грузчиком, сторожем, — где ты будешь ограничен в своем влиянии на других.
— Это шантаж! — сказал Нетудыхин, снова не сдержавшись.