Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
Раньше было лучше с запчастями. Но зато приезжавшие из города слесари и электронщики, имевшие неплохую квалификацию, никак не могли взять в толк, зачем нам, старикам, надо коптить и без того прокопченное небо? Отсюда — качество работ. И каждый день случались в приюте разнообразные аварии — то несколько воспитанников отравятся неочищенным воздухом, то в карцере система охлаждения пойдет в разнос, аж азот сделается жидким.
Теперь сами все чиним. И что интересно, запчастей, можно сказать, хватает. Любую железку, любой модуль до
Товарищ Анна смотрит на сестру-хозяйку с нескрываемой иронией. Ее смешат грубые, постоянно сползающие чулки, никогда не знавшие мела сандалеты. Уж, конечно, у нее самой, если она в чулках, ничтожной морщинки в них не заметишь, а сандалетки прямо-таки сияют белизной.
Но, увы, и ее чулки, и ее сандалетки сделаны из тех же материалов, что и все прочее, по тому же фасону. Во-первых, форма одежды — святое дело, во-вторых, — Чрезвычайный Период, откуда взяться излишествам. .
И все же... Все же больше ста лет длится и никак не может кончиться этот Чрезвычайный Период. Проклятые демагоги, оппортунисты, империалисты!
Впрочем, молодость есть молодость. И в горделивом взгляде товарища Анны нет и намека на недовольство судьбой — она еще всего достигнет, несмотря на временные неудачи, еще всех превзойдет, все радости и удовольствия от жизни испытает, ведь жизнь впереди еще такая большая-боль-шая!
Мне, как полному профану в электронике и сантехнике и как имеющему удостоверение о лояльности основного вида, поручается навести порядок в моем личном боксике. Едва сестра-хозяйка минует меня, я тычу в бок одного из новобранцев, оказавшегося моим новым соседом по шеренге взамен выбывшего вчера Махмуда.
— Слыхал? — спрашиваю шепотом, — это к тебе относится, салага. Понимэ?
Он, бывший шахтер, как выяснится скоро, на вид еще довольно крепкий пятидесятилетний ветеран труда, смотрит на меня, тщедушного, свысока.
— Так точно, понимэ! — бодро, но тоже шепотом отвечает он. — Будет исполнено в лучшем виде!
— Молоток! — мне морального поощрения никогда не жалко.
— Рад стараться!
Приятно иметь дело со смышленым народом, а то некоторые начинающие ветераны прикидываются совсем тупыми, словно по два инсульта перенесли. Это, конечно, бывает, но редко же!
Приятно и, самое главное, — никакого насилия над личностью. Не люблю, грешным делом, насилия над личностью, хотя и рискую за это подпасть под статью закона о демагогии. Или еще под какую-нибудь...
Наконец, все работы распределены между личным составом, за каждый участок назначены ответственные нянечки, объявлен план учебно-воспитательно-культурно-трудового процесса на предстоящий день. План, который мы и так знаем наизусть.
— Коллекти-и-ив! — дождавшись своего часа голосит дежурная по приюту, — на ле-е-ху! По направлению к пищеблоку, строевым, с песней, шаго-о-ом ма-а-арш!
ВсеЭто мы затягиваем „Марш энтузиастов" номер пять, так что дрожат оконные стекла. Мы всегда по дороге на пищеблок поем этот марш, а возвращаясь, заводим другой. Шестой номер. Тоже — традиция.
Длинные, грубо сколоченные столы занимаем погруппно и поподгруппно, в строгом порядке становимся каждый напротив своей алюминиевой миски. Становимся и замираем в предвкушении дальнейшего.
Украдкой поглядываю на моего новобранца и вижу то, что ожидал увидеть. Его аппетит достиг апогея, и бедняге стоит больших усилий, чтобы сдерживать нетерпение утробы. Это у всех так поначалу. А когда посадят и разрешат есть, он подметет свою пайку за полминуты. И потом до конца всеобщей трапезы вынужден будет сидеть, положив руки на стол, вперив голодный до безумия взгляд в дальнюю стену, поскольку во время приема пищи категорически запрещено крутить головой и, боже упаси, заглядывать в чужие тарелки.
Ох, и нелегко после шахтерской пайки привыкать к ветеранской!
Напряженно стоим перед тарелками. Начинает неспешно разворачиваться ритуал, смысла которого я, честно говоря, за долгую жизнь так и не постиг. И теперь уже не постигну. Ритуал разжигает аппетит, а зачем его разжигать, если он и так будь здоров?
Стоим. Благоговейная тишина.
— За доброту и заботу нашей великой Родине... — начинает кто-нибудь из активистов.
— Ур-р-ра! Ур-р-ра! Ур-р-ра! — с готовностью подхватываем мы.
— Мы живем и твердо знаем... — продолжает активист.
— Наша Родина родная... — ведем дальше нашу речевку мы.
— Не оставит нас нигде...
— Ни в болезни, ни в беде...
— И накормит, и напоит...
— Пожалеет, успокоит...
— Вечно думает о нас...
— Наш товарищ Анастас! Ур-р-ра! Ур-р-ра! Ур-р-ра!
Еще одна благоговейная пауза. И вот оно долгожданное:
— Коллекти-и-ив, садись! Приступить к приему пищи!
Еще ни разу не возникало необходимости повторять команду.
Но, в общем-то, мы, ветераны ветеранского приюта, от голода почти не страдаем. Нам, привыкшим к этому рациону, еды, в сущности, хватает. Мы давным-давно не печалимся о том, что бывают на свете другие рационы. Но, главное, возраст уже такой, что не очень-то разъешься. Нельзя уже ничего. Все вредно. Болезней-то у каждого — ого!
Другое дело — новобранцы, бывшие граждане второй категории, бывшие работники. Они долго скучают о своем- предыдущем пайке.
А впрочем, на моей памяти еще никто не умер в приюте от голода. Стало быть, не врут, что рацион научно обоснован. И потому нет особого повода соболезновать салагам.