«Зимняя война»: работа над ошибками (апрель-май 1940 г.)

Тархова Н. С.

Товарищеские суды мы превратили в говорильню. В училище был и есть преподаватель тактики — пьяница. Ему объявили выговор и прислали к нам, в академию, он проработал немного и напился. Я вызываю его, он говорит, что больше не будет, проходит некоторое время, он опять напивается. На бюро комиссии ему объявляется строгий выговор, но после этого он опять напился. Я ставлю вопрос о немедленном увольнении его из армии, а он все и сейчас продолжает работать. Товарищеский суд вынес решение уволить его из армии, а на это наплевали.

Следующий вопрос. Я очень доволен был, когда т. Мерецков поставил вопрос о дружбе, дружбы у нас нет.

Товарищи, я должен вам привести примеры о дружбе. Можно опросить весь Советский Союз, и я уверен, что никто не скажет, чтобы Кирпонос пил, но я человек очень общительный, и люблю зайти к кому-нибудь,

и люблю, когда ко мне приходят. Но вот у меня в округе был комиссар, который рассуждал так, что всех комбригов посадили, а Кирпоноса нет и прямо здесь, очевидно, ошибка. Наконец, в 1938 г. меня вызывают в Москву. Когда приехал сюда, то меня, члена партии с 1918 г., не имеющего никаких взысканий, вызывает полковник Румянцев и говорит: «Тов. Кирпонос, Вы давно командуете округом, и за что вас исключили из партии?» Я отвечаю, что я из партии не исключен, а он в свою очередь говорит, что нет. Вы исключены за систематическую пьянку с врагом народа, и говорит, что у Вас даже нет авторитета в армии. Я в свою очередь привел ему факты, что 3—4 раза избирался тайным голосованием в разные партийные и военные органы. Он же говорит, что по некоторым материалам у них имеются сведения, что Вы не справляетесь с работой. В конце концов, после такого разговора я несколько минут не мог прийти в себя. Спрашиваю, откуда у Вас такие сведения, — получаю ответ: они секретны. После узнал, и оказалось, что [на]писал начальник политуправления округа.

Я пытаюсь пойти прямо к т. Кузнецову, к заместителю т. Мехлиса, и на меня произвел очень тяжелое впечатление тот порядок, который здесь существует. Захожу в секретариат с двумя работниками, и получилось [так], что их т. Кузнецов принял, а меня секретарь не пустил, т.к. я иду по личному вопросу и не имею с собой личного дела. Я пробовал его уверить, что мне личное дело не нужно, и я сам являюсь этим делом, но он все-таки меня не пустил, наконец, с большими трудностями мне удалось попасть к т. Пронину. Рассказал ему об этом, он говорит, поезжайте работать, а мы разберемся. Прошло довольно продолжительное время, но вижу, что этим делом никто не занимается. Написал в военный совет, а там говорят, что никто ничего не писал и это пустяки, а я сам лично видел это письмо, написанное начальником политуправления.

Правда, после по этому вопросу я написал прямо товарищу Сталину (читает копию документа). После оказалось, что это относится к т. Еремину, моему заместителю, а вовсе не ко мне, но все это ведь дало некоторый отпечаток и в моем личном деле и вообще на мое моральное состояние, и это донесение писал т. Шустин. Вы думаете, что на этом дело кончилось? Нет. Я написал т. Мехлису все очень подробно, но ответа не получил, и сейчас ходили разговоры о том, почему нашего комбрига не продвигают и т.д. Правда, за последнее время, когда я вернулся к себе, узнал о моем назначении комдивом. Это, товарищи, относится не только ко мне, а у нас много находится [товарищей] в таком нехорошем положении, т.е., можно сказать опороченными, а люди хорошие, работать могут, но не уверены, верят им или нет. Все эти ненормальные явления, безусловно, связываются с вопросами воспитания волевого командира..

Отсюда нам надо сделать вывод, надо с этим делом покончить. Если у нас не будет доверия к командиру, будет плохо. Мы должны знать людей, и учить людей, и заботиться о живом человеке. Каждый из нас может иметь недостатки, надо учить, надо на этот вопрос обратить больше внимания и надо заняться укреплением дисциплины. Надо создать крепкий рабочий коллектив. Надо укрепить дружбу с нашим командным составом. У нас и военная мысль не будет развиваться, если мы боимся зайти и побеседовать.

Козлов: По вопросам нашей военной доктрины. Здесь много останавливались, я хочу остановиться только на 3-х вопросах. Первый — в чем должна заключаться наша военная доктрина, которая должна быть изложена в наших военных уставах? Второе — как мы должны относиться к нашему военному уставу, и третье — как нам необходимо создать волевого командира?

По первому вопросу. На основе тех выступлений, которые здесь были, нам необходимо поставить вопрос в смысле подготовки нашей армии и страны в отношении военной идеологии так, что наша армия должна быть воспитана, а также и наше население должно быть воспитано в духе наступательной доктрины. Ни в одном журнале, ни в одной газете не должно быть записано, что мы

будем только обороняться и бить противника на своей собственной территории. У нас должно быть записано, что мы будем обороняться только наступлением, и бить противника, и этим самым оборонять свое социалистическое отечество и его границы, но это не значит, что мы не должны заниматься другими вопросами. В отношении обороны я предполагаю, что достаточно сделано, но в наступлении мы проделали не все. Если мы дадим такую установку, то необходимо пересмотреть все мероприятия, и в первую очередь нужно поставить пересмотр всего организма, всей нашей армии.

В штатах стрелковой дивизии существующей, и сейчас создаваемой, преобладают тенденции оборонительного характера, ибо пехота настолько тяжела, что она не в состоянии будет давать те темпы наступления, которые будут необходимы. Я выступал в том отношении, что нужно облегчить пехоту от станковых пулеметов, но с этим не согласились многие товарищи и в своих предложениях для Главного военного совета дали большие нормы для пехоты, и вот мы видим, что боец нагружен до предела. Если мы хотим, чтобы у нас армия могла быть легкой и маневренной, могла выполнять задачи, которые перед ней стоят, надо организационную структуру пересмотреть строго под этим углом зрения. У нас уставов и всяких наставлений больше тысячи, по всем родам войск. Если мы возьмем одну пехоту, то в ней столько уставов и наставлений, что командир не в состоянии уложить их в свой чемодан. Целый ряд ценнейших наставлений до командира не доходит. Командир считает, что уставов слишком много, их не перечитаешь, и на 80% они временные и их можно не читать. Я должен здесь заявить, что Устав у нас хороший и только требует некоторых дополнений и изменений. В этом уставе 90% записано правильно, и даже немцы по принципу организации действовали по нашему Уставу в Голландии и Норвегии, и надо заметить, что именно немцы пользуются нашим Уставом. У нас не привито чувство уважения к Уставу. Тут виноваты мы, а Устав в целом очень хороший. Возьмите планы любого полка, и нигде нет, чтобы было записано, чтобы мобилизовать людей на изучение Устава.

У нас в вопросах партийно-политической работы есть масса ошибок и на фронте мы не успевали, что как только получаешь приказ, уже идут о нем разговоры [389] . Нам же нужно добиться положения, что раз получен приказ, его необходимо выполнять, а нам приходилось самим лично ездить и указывать, как выполнять тот или иной приказ. Мне кажется, что мы должны ездить и проверять выполнение приказа, но не уговаривать, чтобы его выполнить. Необходимо сейчас же изменить формы и методы работы организации, а также и политической работы. Что сейчас нам нужно сделать в смысле обеспечения знаний нашего Устава. Нам нужно сейчас же свести весь опыт Финляндии, а также указания товарища Сталина, взять это в основу, и еще раз тщательно пересмотреть всю уставную библиотеку, отменить частые проекты уставов, как это было в течение последних лет.

389

Так в документе.

Следующий вопрос — это о воспитании волевого командира. В мирных условиях подготовку войск мы сверху расписываем, — сколько учебных дней нужно дать, какой должен быть распорядок дня и т.д., а затем каждый год пишем установки для боевой подготовки войск и забываем о том, что есть Полевой устав, и все же даем новые установки и другой порядок. Правда, может быть некоторые из них и нужны, т.к. нужно все сочетать со сложившимися условиями. Мы в условиях мирной обстановки за командира все делаем сами, а потом спрашиваем, почему тот или другой вопрос не выполнен. А ведь, если я уважаю приказ, и уважаю свое командование, я должен его выполнять.

Мы в системе мирной подготовки приучаем бойца к неиспользованию приказа или его невыполнению. Нужно дать командиру соответствующую установку в том, что вот тебе установка приказа и будь добр выполнять его самостоятельно в тех функциях, которые входят в твою работу. Надо дать возможность нашему командиру работать самостоятельно. Нам нужно поехать и проверить: если приказ не выполняется — на первый раз разъяснить, если не выполняется на второй — дать указания, а если не выполняется [опять] — то уже в третий раз наказать этого командира. Такое же положение мы имеем и в бою.