Злобный рыцарь
Шрифт:
– Ну как знаешь.
Его правая рука оказалась на свободе, и Костя схватился за последний ключ. Черная скважина, как по заказу, возникла из воздуха совсем низко, почти на уровне его носа, но прежде чем вставить в нее ключ, он повернул было голову, чтобы еще раз взглянуть на людей, стоявших вокруг его собственного гроба. И тут Георгий неожиданно мягко, почти ласково произнес:
– Не надо, сынок. Не смотри больше. Хватит.
И он не стал смотреть.
* * *
–
– сумрачно спросил Костя. Георгий кивнул.
– Да. Сегодня, одиннадцатого декабря, ровно час назад.
Денисов растерянно огляделся. Красно-коричневая палитра драпировок, люстры, похожие на хрустальные дворцы, столики с подсветкой, огромные зеркала. Знакомое место. Именно отсюда он уехал тем злополучным вечером. Уехал в никуда.
Почти все столики в зале были заняты, но Костя не знал никого из этих людей. Они ели, пили, разговаривали, смеялись. За каждым столиком был свой вечер, к нему, Константину Денисову не имевший никакого отношения, и только оглядев все, Костя увидел за столиком в углу Пашу, который выглядел совершенно так же, как и всегда, и Борьку, который поглощал коньяк в устрашающих количествах и с устрашающей же скоростью. Воротник его рубашки был расстегнут, смятый галстук торчал из кармана, и именно в этот момент, глядя на золотисто-коричневый галстучный хвост, Костя вдруг осознал, что верит. Это не было розыгрышем. Это не было сном. Все кончено. Он мертв.
Но подождите, а где же тоннель, ведущий к яркому свету? Где покойные добропорядочные родственники, взирающие на него с грустной укоризной? Где черти или ангелы? Где небесный суд, на котором ему объясняют, каким он был идиотом? Где, наконец, бесконечное ничто - единственное, во что он верил и что бы предпочел? Где это все? При чем тут Евдоким Захарович, несущий какую-то околесицу о распределениях и должностях, и кривоногий мужик в банном полотенце, ходящий за ним по пятам и не менее безумный? Почему он сам голый? Разве ему не положен хотя бы саван?
– Наверное, что-то напутали с адресом, - произнес Костя со всевозможным оптимизмом.
– Я же должен был попасть на девятый день, на поминки? А тут только Борька с Пашкой сидят, треплются. Поминки, наверное, в другом месте.
– Нет, - ответил Георгий с разозлившей Костю беспечностью.
– Если официально девятый день не проводится, то ты попадаешь туда, где тебя в тот день вспоминали близкие тебе люди. Не расстраивайся, тебе еще повезло. У многих девятого дня вообще не бывает.
– Ты хочешь сказать, - Костя медленно сделал развернутый жест в сторону углового столика, - что это и есть мои поминки? Что сегодня никто, кроме них, обо мне не вспоминает?
– Ну, - Георгий пожал плечами, - сейчас я должен бы сказать, что мне очень жаль... Хотя, на самом деле мне плевать.
Костя, не дослушав его, подошел к столику и остановился, растерянно переводя взгляд с брата, пытающегося выудить из пачки сигарету, на Пашку, разливавшего коньяк по рюмкам, и обратно. Два человека? Как же так вышло, что девять дней спустя его вспоминают только два человека?
–
– Паша поставил бутылку, отнял у Борьки пачку и сунул сигарету ему в рот.
– Да с месяц, - пробормотал тот.
– Натаха по пьяни проболталась... Представляю, как он потешался надо мной все это время! Тоже мне брат, сука такая!
– Чего ж ты молчал?
– Ну так это...
– Борька мрачно заглянул в рюмку, - понимаешь... Короче, в последнее время проблемы у меня с этим... Боялся я, Натаха уйти могла, а так хоть... Люблю я ее, понимаешь? Уж лучше он... Костян бы точно ее не увел, ему ведь плевать на нее. Ему на всех всегда было плевать - на баб своих, на нас с тобой!
– Ах ты сволочь!
– сказал Костя, но никто за столиком его, разумеется, не услышал, хотя смешок Паши прозвучал вполне последовательно.
– Короче, казззел он был!
– Борька вздернул руку с рюмкой, выплеснув часть коньяка себе на рукав, и посмотрел в потолок.
– Слышишь, ты... там?! Казззел ты был!
– Я не там, а здесь, придурок!
– Костя взмахнул рукой - больше для проверки, и Борькина опухшая и раскрасневшаяся физиономия пропустила ее сквозь себя без какого-либо ущерба.
– Боря, тихо, выведут!
– напомнил Паша.
– И вообще нельзя плохо о покойниках.
– А, вот как надо?
– двоюродный брат сморщился.
– Ну... Он в теннис хорошо играл. Ты клиента-то своего охмурил, или как?
– А то!
– Паша усмехнулся.
– Не клиент - золото! "Ягуарчика" забрал - как раз того, который Гельке приглянулся. И "доджик" - сказал, сестре подарок на свадьбу.
– Неплохо, - Борька выпил коньяк, чуть не уронив рюмку.
– А совесть не мучит?
– А чего?
– Паша развел руками.
– На поминки ж я успел. Думаю, Костян не обиделся. Он же тоже человек деловой... был. Надо же, как глупо! Только в тот вечер с ним об этом говорили! И машину разбил отличную, и сам погиб, как идиот!
– И черт с ним!
– подытожил Борька и потянулся к бутылке. Костя резко отвернулся и, не глядя на Георгия, сказал:
– Я хочу уйти!
– А что так?
– тот ухмыльнулся.
– Я бы еще послушал. Я тут прям растрогался!
Костя закрыл глаза, пытаясь успокоиться, после чего с трудом произнес полузабытое слово:
– Пожалуйста.
* * *
Вокруг снова была убогая, запущенная комнатка, на всех стенах которой цвели пыльные хризантемы. Георгий, забрав с пианино свою мочалку, уютно устроился на диване, Костя же стоял возле окна, невидящими глазами уставившись на складку серо-синей шторы. Ключи вновь вернулись на кольцо, и он даже не понял, когда и как это произошло. Кольцо болталось на его указательном пальце. Прохладное. Гладкое. Последнее ощущение из мира живых.